Гази Барадж тарихы

Гази Барадж тарихы. Глава 24. Второе царствование Алтынбека

Когда пришла весть о нападении татар сына Джучи хана Бату на Державу и обрадованный Джурги велел мне возглавить 10-тысячное войско для овладения Казанью, я оказался на вершине отчаяния. Мы вышли зимой- 2 тысячи всадников и 8 тысяч пехотинцев, вооруженных один хуже другого. По пути к нам примкнули еще 10 тысяч канских и кисанских всадников, решивших поживиться в области моего сына. По самому мерзкому Кан-Марданскому пути мы почти дошли до балика Лачык-Уба, когда явился оттуда один перебежчик. Он, как я узнал позднее, был нарочно послан Хисамом. От него мы узнали, что Алтынбек с байтюбинцами и башкортами остановил, а затем и уничтожил 25 тысяч татар и кыпчаков Бату. Балик, возле которого произошла битва, назвали в память о геройстве бахадиров «Бугульма». Хан едва ушел, получив рану в поясницу. С ним был только Мерген, ибо великий хан Угятай не дал ему Субятая. Поговаривали, что он, послав жалкого в военном деле Бату на Державу, хотел докончить уничтожение опасного для трона Мэнхола рода Джучи мечами булгар. Курсыбаевцы вернулись в Буляр с копьями, на которые были насажены по нескольку голов врагов. Перебежчик поведал также, что кан со всем победоносным войском идет от Дэбэра на Джун-Калу, нам навстречу. Внук Урмана Ар-Аслап тут же предложил свернуть с опасной дороги и пограбить ненавистный кисанцам и канцам Буртас, обещая легкую победу. Мои бояры поддержали его, и я, послав Джурги известие о бунте войска, пошел на Буртас. Дойдя до балика Саран, бывшего на границе Мишара и Мардана и сдавшегося мне без сопротивления, я заявил, что останусь здесь ожидать ответа Джурги на мое донесение. Но со мной осталось всего 1500 моих джунских пехотинцев, а все остальные устремились к Буртасу, ибо знали, что Аблас-Хину никто з Державе не Поможет. Каково же было мое изумление, когда я, во время объезда окрестностей, встретил самого Бадри. Оказывается, Алтынбек сразу после разгрома Бату двинул на него свое войско, и он едва выскочил из города перед приходом Газана и Бояна. Быстро сообразив, что мое войско ждет печальная участь и что Джурги не простит мне этого, я решил бежать. Бежать же мне можно было только в одну сторону — в Мэнхол. Велев своим 300 джур либо возвращаться, либо примкнуть к Бадри, я с эмиром отправился в Сарычин. Здесь Аблас-Хин, любимый местными жителями, остался, и я с сотней его отчаянных джур, двинулся на Восток.

Судьба моего воинства, как я потом узнал, была более чем печальна. Оно застало в городе арбугинцев Бояна, но с преступной легкомысленностью решило все же осаждать Буртас. Между тем Газан, рыскавший вокруг в поисках Бадри, узнал о приходе урусов и с ходу атаковал их лагеря прямо средь бела дня. Увидев канские знамена в тылу неприятеля, арбугинцы со страшным рычанием выехали из города и также набросились на испуганных врагов. Произошло жуткое побоище, ибо неуязвимые для большинства урусов курсыбаевцы и арбугинцы были опьянены недавней победой и сражались с удвоенной силой, не беря пленных. На этот раз кисанская и канская конница не смогла уйти из-за глубоких снегов и, завязнув в них во время панического бегства, была расстреляна охваченными охотничьим азартом курсыбаевцами и марданцами. О балынской пехоте и говорить нечего — она быстро выложила дорогу булгарской коннице. Боян потом рассказывал мне, что было убито 15 кисанских и канских беков и с 2 тысячи бояров, не считая остальных. Из всего моего войска живыми ушли с две сотни человек с Ар-Аслапом, а оставшихся в Саране балынцев пленил Хисам. Кисан и Кан остались без конницы — лучшей части своего войска…

Бату было не лучше, чем Ар-Аслапу, и он подумывал о самоубийстве, с радостью ожидаемому в ставке великого хана. Когда я приехал в его ставку и объявил, кто я, он не поверил, посадил в отдельную юрту и вызвал старика Мергена… Наконец явился Мерген и подтвердил мою личность. Бату обезумел от радости и велел освободить моих джур, которых пытали, стараясь уличить меня во лжи. Несколько джур при этом умерли от невыносимых мучений. Бату, пытаясь добиться моего прощения, предложил мне за это деньги, но я ответил: «Деньги джур не заменят». Бату тогда спросил: «Что ты хочешь от меня?» Я же сказал: «Разве ты повелитель всех татар?» Хан смутился и, оглянувшись, сказал: «Нет, я всего лишь наместник великого хана Угятая в Кыпчаке». На это я заметил: «Тогда я отвечу на твой вопрос Угятаю». Мы вместе отправились к великому хану, который уже знал обо мне и о моих ответах Бату…
170
171

Угятай встретил нас у ставки на лошади. Бату поспешил спешиться и подошел к великому хану, как провинившийся мальчишка. Тот что-то резко сказал ему, и Бату упал ниц к ногам его лошади. Я тоже спешился и приветственно поклонился… Великий хан, закончив свой короткий прием Бату, сделал мне знак, и я поехал вслед за ним. Мы подъехали к красивой беседке на живописном холме и вошли в нее, а джуры великого хана стали кольцом вокруг холма на почтительном расстоянии от нас. С нами был только переводчик, знавший кыпчакский и хорасанский языки, но, оказывается, Угятай неплохо говорил по-кашански, и мы часто обходились без посредника. Великий хан выразил мне свое восхищение моим ответом на предложение Бату взять деньги за погибших джур. «Ты великий кан, если сказал так! — заметил Угятай. — Не будь тебя — я немедленно покончил бы с Бату за гибель 15 тысяч наших воинов!» — «Я всего лишь эмир, — ответил я, отдавая себе отчет, перед кем сижу. — И я должен сказать, что похвала в устах настоящего великого хана становится еще более великой». — «Ты хочешь сесть на трон своего отца?» — спросил Угятай, которому мой ответ опять понравился и окончательно расположил ко мне. — «Да — но только тогда, когда тебе будет угодно заключить союз со мной», — ответил я.

Я не лгал. В Джун-Кале мне приснился сон, будто я один остался на пепелище разоренного города, и, проснувшись, я понял, что сам Творец указал мне спасти страну от разрушительного столкновения с Мэнхолом. Во время поездки, увидев мощь татар, я еще более укрепился в своем решении. «Откуда идет твой род?» — спросил Угятай. — «От канов хонов», — ответил я. — «Мой род тоже идет от канов хонов, — заметил великий хан. — Поэтому будет несправедливо, если ты будешь подвергаться унижениям в нашей империи». Его глаза заблестели, он становился все более воодушевленным… Наконец он встал и сказал: «Отныне ты будешь^ союзником Мэнхола. Я признаю тебя эмиром Булгара и, кроме этого, общим послом наших держав на Западе».

Этим великий хан уравнял меня с остальными Чингизидами, ибо посол государя Мэнхола выше ханов и не подвластен им. Я был единственным нечингизидом, получившим титул посла и принятым, таким образом, в правящий дом Мэнхола. Правда, дружеское расположение я встретил только у Манкая и Субятая, остальные же не скрывали своей злобы ко мне или признавали меня только из страха перед великим ханом… А он, как мне говорили, очень напоминал Чингиза — особенно в моменты своих воодушевлений, когда он принимал наиболее удачные свои решения… Но такая обстановка не была тягостна мне, ибо напоминала мое- привычное для меня — положение в Державе… Я радовался решению Угятая не по причине выгодности его лично для меня, а потому, что оно ограждало Державу от бессмысленной гибели в столкновении с татарами…

Прибыв в ставку Мергена, который затрясся при встрече со мной, как перед великим ханом, я тут же разослал грамоты во все концы Державы. Мой дядя Иштяк, после некоторого колебания, признал меня эмиром Державы, и я перебрался из Кызыл Яра к нему в Уфу. Хисам и Ялдау также ‘признали меня и обещали не помогать Алтынбеку. Кан же прислал ко мне дочь — Алтынчач, которая в ответ на мой вопрос о причине этого, насмешливо заявила: «Отец сказал, что ты — баба, ибо изменил Державе, и поэтому свой указ об объявлении тебя мятежником поручил передать тебе мне». Иштяк усмехнулся, я же сдержался и сказал: «Передай отцу, что спасутся только те области, которые подчинятся мне, признанному татарами. Остальные же подвергнутся нашествию татар, и ничем помочь им я уже не смогу»…

Джелалетдин остался один с сыном и Бачманом и ничего не мог поделать, ибо Газан отказывался воевать со своими…

Чтобы предотвратить опустошение многолюдных областей, я велел татарам готовиться к походу на Буляр через Башкорт. Перед нападением ко мне приехал Юлай — посол верховного главы христиан Франгистана «Баба». Оказывается, одна из грамот Беле-бея дошла до Аварии благодаря садумскому купцу Кендеру, и мо~ джарские папазы по приказу «Баба» отправились в Державу сразу же после набега Субятая для подтверждения слухов о христианстве татар. Бадри помог им добраться от Сакланских гор в Банджу, которая примирилась с ним по требованию Сувар Йорты. Оттуда их вывез в Буляр сеид Гали, ездивший по стране с целью добиться единства Державы. Алтынбек не хотел пропускать Юлая ко мне, но, благодаря Фатиме, он смог добраться до Уфы. Говорил я с Юлаем по-альмански и на языке моей матери — байгулской сэбэрячки, и он неплохо понимал меня, ибо был моджаром. А я ему сказал, что татары подчинят все, что расположено между Державой и границей Альмании, и что это — дело решенное. И я обещал ему, как посол, что если франги не будут противодействовать этому, то границы Альмании татары не перейдут… А у меня была печать великого хана, и я отправил с Юлаем грамоту беку Аварии с призывом мирно подчиниться Мэнхолу. И Ас-Азим также говорил с Юлаем и призывал его помогать мне, как доброму к христианам эмиру… А Иштяка настолько взволновал рассказ Юлая о жизни моджар, что он стал подумывать о переселении туда после завоевания враждебной Руси…
172
173

Наконец, потеряв терпение, Угятай решился подчинить мне Буляр силой. Когда я увидел, что 80 тысяч татар и 170 тысяч кыпчаков, тюркмен и кашанцев устремились к Чишме, то заплакал, ибо знал, чем закончится это нашествие. Ведь сын доброго Угятая Гуюк жестко сказал мне, что будет воевать по татарским законам, то есть обращать сопротивляющиеся города в ничто. После двухнедельных боев татары из трех направлений смогли пробиться только на одном — центральном, потеряв 15 тысяч бойцов. С ними ожесточенно дрались все — вплоть до субашей, и я лишь смог добиться неучастия в этом своих башкортских булгар. Сарманцы пали все до единого при защите Табыл-Катау, куда ушли с моим приездом в Уфу. Манкай, пораженный их мужеством, велел сжечь их тела, что считалось высшей воинской почестью. Газан, пользуясь стойкостью крепости Барадж в низовье Чишмы, отошел к Джукетау и стал там, ожидая своего часа…

После нашего прорыва ак-чирмыши покинули восемь валов и отошли в Буляр, так что Субятай смог, наконец, пройти и с этой стороны. Столица, в которой собралось не менее 200 тысяч человек, из которых 25 тысяч были вооружены, была окружена. Татары осаждали ее 45 дней. Когда пала Хинуба, Газан прорвал кольцо оймеков Мергена и нанес удар по тылам Гуюка, Байдара и Орду. Они были основательно разгромлены, и стоящий рядом Бату в ужасе отступил от города. Этим воспользовался эмир Бачман, бывший сардаром осажденных. Вместе с Алтынчач и 15 тысячами бойцов он прорвался по образовавшемуся проходу и ушел в Банджу, к Бояну. Здесь они не поладили, и Боян ушел в Буртас. Бадри же, изгнанный из Сарычина братом Манкая Бучеком, занял Рази-Субу…

Субятай едва смог восстановить порядок и отбить Газана. Тяжко раненный сардар отступил в Джукетау, но, видя полное изнеможение курсыбая, отступил в Кашан и там скончался. Обрадованный Мерген бросился в посад Тухчи и перерезал там немало купцов. Это возмутило всех, и ханы велели Бату разрубить тархана на части. Тот сделал это с крайней неохотой, ибо дорожил верным лично ему Мергеном. После этого татары стали заваливать землей и бревнами рвы и стены Мэн Буляра. Жители пытались помешать этому, обстреливая врага шереджирами и железными стрелами, но когда эти средства исчерпались, татары сделали несколько подходов к стенам. А я подъехал к городу и попытался уговорить жителей сдаться, но был ранен стрелой в плечо и отнесен в юрту…

Осажденные сражались до последней возможности, но под давлением устремившихся на штурм татар, подожгли Мэн Буляр и отступили в эчке-кальгу. Во время перехода потерялся внук Гали, и Саулия отстала, пытаясь найти его. Внук остался жив, но несчастную женщину, воспитывавшую его как своего сына, убил татарский камень…

Эчке-кальга держалась еще пять дней. Ее взял младший сын Чингиза честолюбивый Кулхан. Но когда он неосторожно вырвался вперед у мечети «Барадж», сын Карабаша Миннебай Ямат выстрелил в него с минарета Сулеймана и убил наповал. Фатима бросилась с этого же минарета с сыном Алтынчач и разбилась насмерть вместе с ним…

Похожие публикации

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Кнопка «Наверх»
ru_RU