Гази Барадж тарихы

Гази Барадж тарихы. Глава 13. Царствование кана Мохаммеда

После кончины Ялкау Микаиля Балтавара, любившего называть себя также и Арсланом, на трон подняли его сына Мохаммеда. Новый кан ненавидел дела управления и предпочитал им различные утехи — охоту, гаремные наслаждения, пирушки. Джиеиы он превратил в увеселительные поездки, во время которых брал в нос тель самых красивых женщин и девушек. Так как сын Бакира На сыр, ставший сеидом и везиром, воспротивился проявлениям камского любострастия в мусульманских селениях, то Мохаммед предпочитал путешествовать по языческим. Казанчии поощряли распущенность капа и поэтому очень скоро составили все его окружение. В благодарность за поддержку Мохаммед снял с них налоги и возложил их на субашей и аров. Но казна не пополнялась, ибо ее средства пожирались затеями капа и его окружения, неистощимого па выдумки новых увеселений, и целой армией чиновников. Государственные дела быстро пришли в упадок, ибо кан не занимался ими совершенно, а Насыр, получивший бразды правления, был озабочен лишь содержанием своих доверенных людей и царского двора. Ненасытные чиновники бесчинствовали по всей стране, и некому было оказать сопротивление их вымогательствам сверх и без того высоких налогов и дани, ибо стойкие в честности управители бежали кто куда, а оставшиеся также стали лихоимствовать.

Между тем Юсуф при помощи кара-булгарского войска Мала овладел хазарским троном вскоре после похода Хума, а хакан Алан с сыном -мусульманином Даудом бежали в Булгар. С разрешения капа они избрали своим местопребыванием Банджу, гуде проживало много хазарских беженцев и был даже балик Хазар. А там еще были балики Кура, Буртас, Арбуга, Баджанак, Самар, Яр, Сабан, Хут… и те башни, которые примыкали к ним, носили их названия. А это был огромный город, в котором уже при Балуке насчитывалось до 80 тысяч жителей. А Хаджи-Омар в своей книге «Булгар тарихы» писал, что Банджа, наряду с Болгаром и Буляром, относится к трем наиболее славным городам Булгарской Державы (Ак Булгар Иорты)… И он добавлял, что в Бандже господствует булгарское наречие с сильной примесью тюркменских слов, характерной для баджанаков и хазар. А Аллах знает, что я сделал все для спасения жителей этого города. Большая часть спасенных ныне благополучно проживает на Кинеле, в городах Яна Самар и Камыш, и не устает изыскивать любые возможности для выражения мне своей благодарности…

Сейчас находятся люди, которые упрекают меня в трусости, в нелюбви к отечеству, жестокости и утверждают, что все мои поступки совершены ради спасения собственной жизни или захвата власти. Но на эти обвинения я отвечу в ином, вечном мире, на суде Всевышнего; ведь из всех булгарских властителей только я выехал на Хон-юлы в ставки Бату и Угятая, чтобы прекратить губительную для мэнхолов и Державы нашей войну. Да, прекращение войны стоило жизни 400 тысяч невинных булярцев и 100 тысяч марданцев, но они погибли по вине людей, желавших полной гибели обеих держав в бессмысленной войне друг с другом.
82
83

Да, я передал нашему союзнику — Мэнхолу совершенно опустошенные войной Саксин и Тубджак или Сэбэр, но в ответ великий кан передал нашей Державе Кортджак с Капом, Булымером, Джуннэ-Калой, Балыном и Джиром, а также Шуд с его озерами, Джукетуном и дорогами, благодаря чему мы стали хозяевами лучшей половины Балына и восточных областей Галиджа…

В Альманском походе с Байдаром и Урдой через Байлак, Альманию и Марубу в Моджар я спас от гнева этих ханов — на свой страх и риск — нескольких кыргызов, переодев их в одежду своих умерших от ран воинов. В походе, будучи почти все время впереди, я в стычках с противником старался не допускать рубки и преследования, ограничивгиюя лишь обстрелом идущего на меня неприятеля и прекращал его тут же в случае его отступления. Через одного пленного я предупредил жителей байлакской столицы Миша-Корык о завтрашнем приступе и позволил им ночью, до подхода мэнхолов Байдара и Урды выйти из города. Не моя вина, что ханы все же обнаружили и изрубили 35 тысяч неосторожно задержавшихся у Миша-Корыка беглецов, а город той же ночью сгорел от оставленного кем-то огня…

Жителей альманского города Бер-Аслап я также честно предупредил о нашем вынужденном приступе с целью добычи всего необходимого на дальнейший путь. Большинство жителей ушло в цитадель, и мои солдаты взяли все без большой крови, с потерей 1 всего 11 человек, и лишь в двух или трех местах обстреляли сопротивлявшихся стражников 10 шереджирами и невольно зажгли рабат…

В битве с миша-корыкским маликом у городка Иглан я был во второй линии своего отряда, когда мэнхолы побежали и оставили моих 5 тысяч булгар и б тысяч кара-булгар один на один с 50 тысячами неверных франтов, альманцев, байлакцев и марубайцев. 1500 неверных — почти исключительно альманцев и франтов — имели вооружение восточных маликов, 5 тысяч — беков, 10 тысяч — уланов, и остальные — джур. Когда мои стрелки обнаружили, что на обычном для поражения расстоянии наши стрелы не наносят вреда неприятелю, я велел уланам отойти за наш лагерь, защищенный несколькими рядами возов, и после единственного успешного залпа стрелков в упор направил свою линию средневооруженных башкортов, байтюбинцев, кара-булгар в копейный удар. Этот удар приостановил неверных, но в начавшейся вслед за этим рубке наши стали шаг за шагом уступать. Я был в самой гуще боя, и Аблас-Хин с Нарыком едва выхватили меня, уже раненого, из под мечей семи байлакских рыцарей и отвели в лагерь. Видя, что удержать неверных средней линией не удастся, я отвел ее за лагерь и поставил по обеим сторонам его свежих уланов и подошедших нам на выручку мэнхолских тюркмен и кыргызов. Неуклюжие, в очень тяжелых доспехах, неверные споткнулись о возы, и наши стали легко расстреливать их со второй и третьей линий возов в упор из обычных луков, а «железные стрелки» предотвращали попытки врага обойти лагерь. Когда трупы врагов превзошли по высоте возы, я велел уланам ударить в копья, и этот удар газиев, наконец, опрокинул неверных. Я с восторгом наблюдал, как от удара тяжелых булгарских копий, привязанных к коням, неверные опрокидывались вместе с лошадьми. Слышал я и крики врагов, разрубаемых топорами бахадиров пополам… Мои взяли в этом бою, в котором не было пленных с обеих сторон, 820 — царских, 3 тысячи — бекских и 6 тысяч уланских доспехов, не считая джурских. Только когда неверные побежали, на поле боя вернулись Байдар с Урдой, чтобы пограбить и добить бегущих…

Когда нуждавшиеся в припасах мэнхолы остановились возле одного из марубайских городов, я, как всегда, стал отдельно от них на приличном расстоянии от города и спас всю свою армию от гибели. В ночной вылазке марубайцы и альманцы покончили с 10 тысячами мэнхолов и Байдаром, и трясущийся от страха за этот просчет Урда с 5 тысячами уцелевших мэнхолов был лишен мною доспехов и поставлен в центре моего войска для его же спасения. Тюркмен же и кыргызов я присоединил к своим бахадирам. Когда два марубайских сардара — убийцы Байдара — Юсуф и Якуб — вздумали преследовать нас, то попали в мою засаду возле взятого мною без боя города… и расстались с головами вместе с 12 тысячами своих воинов. После этого газиям достаточно было показать головы неверных сардаров, жителям марубайских городов — и они без лишних слов вывозили нам все необходимое для продвижения. Только на правом берегу Сулы нас ждала засада 7 тысяч альманцев — но я, предчувствуя ее, направил Аблас-Хина для устроения ложной переправы и со всей армией переправился в ином месте. Аблас-Хин с 200 своих хинцев погиб, но он знал, что это возможно случится, и пошел на это сам. Я отомстил за его смерть, захватив врасплох и перебив всех тех альманцев. Все мои воины въехали в ставку Бату у озера Балатун с копьями, на каждом из которых было по голове неверного… Я вернулся в Булгар с половиной своих воинов, а Бату — с десятой частью своего воинства…

А разве стремлением к власти было то, что в 1242 году я добровольно уступил трон своему сыну и отправился строить Сарай для кыпчакского хана Бату? Я был назначен послом великого кана в Кыпчаке и делал все, чтобы эта область со временем стала частью Державы, как Хазария. Еще при возвращении из Альманского похода по моему предложению в Кыпчаке стали создаваться казацкие войска из анчийцев и кара-булгар, и это я дал им название, ибо они отказались брать угодное мэнхолам прозвище их наемников — «татары». В будущем это стало бы нашей опорой.
84
85

Сдавшихся мне под Башту и побывавших со мной в Альманском походе тюркмен и кыргызов я переселил в Джалду и создал из них и оставивших румскую службу джалдайских булгар корымское войско, также верное мне.

Я переселял в саксинские города наших людей и всячески препятствовал переселению сюда хорезмийцев, чтобы и эта часть Кыпчака оставалась нашей. На все важные посты в Кыпчаке я старался ставить наших, в том числе саксинцев и тубджакцев… В 1240 году я спас от разрушения мэнхолами, пришедшими мне на помощь, Болгар и помиловал мятежников. Почему же обо всем этом умалчивают мои обвинители? А все это может не видеть только тот, кто намеренно не хочет видеть…

Семья Алана была в Банджо в полной безопасности, чего не скажешь об оставшихся в Хазарии. Куманы Юсуфа рыскали по Хазарии и убивали на место всех возможных претендентов на хаканский престол. Тогда, в числе прочих, был убит в подвластном ему городе мусульманин Мухтасар — сын Моджара и побратим Алана (a sworn brother; Blutsbruder, hermano carnal, fratello di sangue, frère de sang etc., all these terms ascend to the brotherhood rutual ingrained in the Türkic history and literature, an oath of brotherhood between two individuals that make them allied bothers — in contrast with first brothers who may be bitter enemies — the oath ritual includes drinking a mix of their own blood and exchange of names. Unlike the regular Türkic names, which are temporary and change in time and status, the blood brotherhood names remain permanent names — Translator’s Note). Это злодеяние вызвало негодование хазарских буртасов и бурджан. Тогда Саманиды, опасаясь присоединения Хазарии к Булгару, сделали хаканом своего ставленника.- сына Моджара Угез-бека или Узбека. Матерью Узбека была дочь тюркменского хана Курука, служившего Самаиидам. Сын этого Курука Гали, получив приказ Хорасана поставить в Итило Узбека, прежде всего выманил с берегов реки Джам или Умбет Алпамыша — верного слугу Булгара. Алиамыш поддался уговорам Гали послужить некоторое время Саманидам, ибо его владения уже не могли прокормить всех из-за умножения тюркмен. С половиной своих людей и со старшим сыном Юнусом Бахтой он ушел к Хорезму, оставив с другой — своего сына Микаиля. В Хорасане Гали тут же обманом схватил Алпамыша и не снимал с него цепей до самой его смерти. А Юнусу он велел вместе с Микаилем воевать с Булгаром. А Юнус и Микаиль приняли в Булгаре ислам. Было это вскоре после воцарения Ялкау на реке Вахте, как велел кап называть реку Шепше по причине обилия на ней диких фрук’Говых деревьев. Поэтому Юнус взял себе прозвище Бахта. Будучи ревностным мусульманином, Юнус в ответ на предложение Гали попытался ударить его палицей, но слуги хана помешали ему. Гали не решился убить Юнуса, ибо саманидский эмир решил сохранить ему жизнь для противодействия слишком усилившемуся Гали. Но в обмен на свою жизнь и жизнь отца и Юнус, и Микаиль принуждены были дать согласие на свое участие в походе на Хазарию под командованием сына Гали Кубара. В 944 году они овладели Итилем и поставили хаканом Узбека, беком при котором стал Кубар.

Юсуф с Малом бежали в Кара-Булгар, но ловкий Кубар решил расправиться с ними с помощью Угыра Лачыни. Его послы передали Угыру, что хакан не будет противодействовать захвату Угыром Кара-Булгара, если урусский улубий надумает осуществить это. А в Кара-Булгаре тогда было немало городов — Хорысдан, Хурса, Сэбэр, Харька, Салтау, Чаллы и другие, и Угыр весьма обрадовался представившейся возможности овладеть богатым краем. Для того, чтобы спровоцировать войну с Хорысданом, он потребовал от Мала уплаты им дани. Тот согласился с этим и дал требуемое. Тогда Угыр вновь потребовал с него дань — на этот раз для своей жены Ульджай. Мал внес и ее. Но Угыр со своим балынским войском из шамлынцев явился к Хорысдану в третий раз и потребовал дань уже для своего сына Барыса, посаженного им в Галидже. На этот раз Мал отказал. Началась война, в которой Угыр был взят в плен. Жена Мала, бывшая раньше женой Угыра и бежавшая от него по причине происков Ульджай, велела разорвать улубия на куски и развесить их на дереве. Овдовевшая Ульджай двинулась на Хорысдан с новым балыиским войском из галиджийцев, ибо анчийцы отказались воевать с булгарами. Кара-булгары раскололись: барыны решили продолжать войну с балынцами, а вот каубуйцы во главе с родом Рыштау, недовольные княжением Мала, перешли на этот раз на сторону Ульджай после ее обещания сохранить каубуйское княжение в случае признания ими верховной власти Башту. При помощи каубуйцев балынцы овладели Хорысданом и пленили Мала и Юсуфа. Когда балынцы надели на них цепи,. Мал горько пожаловался Юсуфу: «Поистине, Всевышний может изменить все в один день! Еще несколько месяцев назад я готовился к занятию булгарского трона, а теперь вот потерял и кара-булгарскую кошму и нахожусь в плену у улакцев!»

Ульджай, установив в Хорысдане (который велела называть только «Батавыл») род Рыштау, вернулась с пленными беками и барынами в Башту. Юсуфа посадили в темницу, а Мала с барынами разместили во Дворе Алмыша и велели эмиру быть истопником в бане Ульджай. Когда бика вошла в баню вместе со служанкой, эмир выгнал девушку вон и овладел Ульджай, словно дикий жеребец. После этого Ульджай сделала Мала первым урусским беком и держала его вместе с его барынами возле себя и в величайшем почете. Потом наши насмешливо говорили, что эмиру с самого начала надо было сражаться с Ульджай…, а не саблей…

Вскоре к Ульджай прибыли батышские послы от сына Мардана Хаддада и предложили ей выйти замуж за их бека. Мал, почувствовав угрозу своему положению, перебил послов и уговорил’ Ульджай начать войну с батышцами силами ненавистных ему галиджийцев и шамлынцев. Галиджийцы и шамлынцы с трудом отняли у Хаддада один из его городов и отказались воевать дальше. Тогда Мал со своими барынами разбил мятежников, а сдавшихся поселил во взятом городе, названном им Улак.
86
87

Но неожиданный случай привел к падению власти Мала. Улъджай, опасаясь, что ее связь с эмиром станет известной и вызовет возмущение, велела Малу убить свидетельницу ее греха — служанку. Мал, однако, овладел девушкой и отпустил ее. Между тем она была дочерью одного ульчийского бия, которому все и рассказала. Бий поднял мятеж, требуя, чтобы Мал женился на его дочери. Ульджай решила воспользоваться этим случаем и удалить эмира из Башту, ибо ее вскоре стала тяготить его и собственная страсть, а также поведение барынов и анчийцев Мала. С одной стороны, она должна была часто прерывать даже советы бояров и приемы послов для совокупления с любовником прямо на тронном месте, с другой — барыны и анчийцы чуть ли не ежедневно затевали драки с балынцами и грабили галиджийских и шамлынских купцов. Поэтому Ульджай велела Малу стать беком той области, и он, легко разбив бия, сел на его место. Бий, однако, остался доволен, ибо Мал предпочел жениться на его дочери. На месте ставки бия эмир построил город, который назвал Хорысданом и установил обычай, по которому его барыны и анчийцы могли взять в жены любую понравившуюся им ульчийскую девушку. Тем не менее Мал все же остался в чести. Сын Угыра Барыс женился на его дочери, а сын Мала — эмир Диу-Барын стал первым урусским бояром…

Взятие Хорысдана было для бека Кубара сигналом к началу наступления на Булгар, который Саманиды также пожелали поставить в зависимость от себя. Впрочем, Хорасан достигал и другую цель — отводил от своих границ наиболее беспокойных ханов этого размножившегося народа. Но и Кубар был не промах: он задумал саблями саманидских тюркмен подчинить Булгар Хазарии, а затем залезть на итильский престол. Война началась с того, что два брата Кубара — Арслан и Шонкар — обложили беллакскую крепость Самар на реке Самар. Давно отвыкшие от такой наглости марданцы наспех и с уверенностью в легкой победе двинулись к Самару во главе с Балусом. У крепости они вступили в жестокую битву, но внезапно были атакованы с тыла и разбиты. К причинам поражения следует причислить также многочисленность неприятеля, робость и нестойкость кыр-баджанаков. Балус пал в бою, а его уцелевшие воины либо рассеялись, либо отступили в крайнем беспорядке и вернулись в Банджу в самом жалком состоянии. После этого последовала осада, закончившаяся тем, что истомившиеся самарцы -‘

все до единою — и мужчины, и женщины, и старики, и дети сели на коней и ушли на Кинель, где основали новый город Самар. Уходили они перед рассветом, когда тюркменов сморил-таки беспробудный сон, поэтому пробились почти все. Но потеря этой крепости открыла огузам ворота для вторжений в Булгар. Аксакалы, суварчии и бии подняли на марданский трон сына Балуса Булата. Новый беллакский эмир попросил Насыра отменить капский указ о повышении в два раза размера дани с Мардана для того, чтобы направить средства на повышение жалованья служилым бахадирам и поднять этим их боевой дух. Но везир от имени кана отказал, и тогда Булат заявил сеиду в величайшем раздражении: «Раз тебе дань на содержание капских шлюх важнее безопасности государства — то получай деньги и не требуй с меня ничего сверх них». После этого он велел баджанакцам открыть ненаселенные дороги через Мардап к Внутренней Булгарии, и тюркмены хлынули в нее, подобно саранче. Начался настоящий «Тюркменский потоп», который продолжался 15 лет.

Тяжелее всех пришлось субашам Байтюбинской губернии, и они поневоле взялись за оружие. Однако везир не дал им никакого послабления в налогах, и тогда булярцы стали встречать чиновников так же, как тюркмен. Чиновники, лишившись возможности грабить пограничные районы, напустились на прочие с утроенным рвением, невзирая на отчаянные вопли несчастных игенчеев. Немало субашей бежало из Буляра во главе с Булом, самовольно оставившим свой пост и силой занявшим кашанский губернаторский дом. Прежний улугбек (губернатор) — старик Джакын-Микаиль, тихо доживавший здесь, отдал губернию на разграбление чиновникам и с полным равнодушием слушал стенания игенчеев. Разумеется, субаши, чирмыши и кара-чирмыши с радостью встретили Була и хотели перерезать всю семью Джакына, но новый улугбек милостиво позволил ей удалиться. Насыр устроил ее в Буляре, где его сыновья — вначале Абдаллах, а затем Вахта — были губернаторами. В то же время третий сын Джакына Балак был вали Тухчи. Абдаллах в 947 году удачно отбил набег тюркмен на Байтюбу, и Мохаммед, опасавшийся быть захваченным врагами в собственной столице, поставил его улугбеком Болгара и дал ему личный титул эмира. Это было против воли Насыра, но сеид смолчал. Зато улугбеком Нур-Сувара был его любимец, сын Хасана и приемный сын Мохаммеда Талиб. Когда Габдулла, как губернатор столицы и эмир, стал чеканить монеты со своим именем, то возревновавший сеид тут же велел и своему воспитаннику чеканить монеты. А монеты…

А государственный знак и пломба на товаре назывались джогэн…
89

Белу же везир велел убираться вон, но тот дерзко отказался и предложил Насыру дань с Кашана в удвоенном размере в обмен на свое утверждение. К этому Нуретдин добавил, что в противном случае будет рубить всякого, кто осмелится переправиться на его сторону через Агидель. Сеид, не найдя никого, кто бы рискнул сунуться в Кашан после угрозы Нуретдила, скрепя сердце согласился. Бел легко справился с уплатой, так как население Кашана утроилось за счет прибытия булярцев, и его оставили в покое. Более того… В конце концов Насыр предоставил беку и право назначать своих послов-наместников в северных булгарских провинциях Бийсу, Ура и Байгул для надзора за благонадежностью тамошних улугбеков-тарханов и сбором дани. Брат Нуретдина Джилки, названный так потому, что родился в год Лошади, сам объезжал эти провинции для проверки работы кашанских туджунов. А северных тарханов, по их просьбам и в отличие от южных или внутренних, называли югур-тарханами. Сами югур-тарханы объясняли это тем, что так их называли еще с времен старого Булярского царства хонов. По приказу Нуретдина были построены главные крепости провинции.:. Канкура и Каргадан, бывший центром Ура, куда съезжались северные бии для получения назначений, отчета и передачи «подарочной дани». А бии с Мосхи и Унджи съезжались в Гусман-Катау на реке Джук-су…

Что же касается садумцев, прибывавших в Булгар через Чулман дингезе за разрешением на торговлю, то Нуретдин принимал их в Кашане. А они называли Булгар по-арски и по-моджарски «Бермэ», что на их языках означает «Булгарская земля». А к этому садумцы привыкли потому, что они по приезде в Булгар прежде самих булгар встречали наших северян и восприняли их название государства. Среди них были хорошие люди, но попадались и нечестные, поэтому до возвращения наших и садумских купцов из поездок и садумцы, и «наши оставляли друг у друга заложников. Впрочем, до наказания заложников ни разу не дошло. Но нападения на наших садумцев-галиджийцев и балынских садумцев бывали. Так, однажды арский бии, чья округа находилась к северу от Мосха-су, изменил Державе и призвал к себе галиджийцев. В это же время сын Хальми — Дуло, ничего не подозревая, двигался к принадлежавшему до этого Булгару озеру Коба-кюль. Хальми выдал разрешение на торговлю в Бийсу еще Нуретдин, и все его потомки занимались этим и отличались честностью и неустрашимостью. Наши звали Хальми «Таш», ибо хальми по-садумски значило «таш» («холм»), и в конце концов он стал называть себя Хальми-Таш. Когда Дуло уже подходил к реке Коба-су, впадающей в озеро, на него сзади напали галиджийцы и их садумцы числом до 300 человек. У наших было

человек 50, но они наголову разгромили нападавших, положив 150 врагов и потеряв всего двоих. А 20 галиджийцев с двумя боярами были захвачены в плен. Дуло принял сам кан Тимар и сказал ему: «Я хочу, чтобы такие храбрецы, как ты, постоянно были связаны с нашей землей и поэтому дарю тебе и твоим потомкам участок земли». На этом уделе недалеко от впадения Кара-Идели в Агидель Дуло поставил небольшую крепость и назвал ее в честь отца — Хальми-Керман. Наши же звали крепость Таш-Керманом. Кроме этого Дуло получил от кана почетное имя Балуан. Что же касается изменника-бия, то кан сказал: «Не держите силой тамошних аров, ибо Держава наша крепка только добрым согласием и доверием, и употребление силы по отношению к одним подорвет это доверие и вызовет страх и желание измены у других». Поэтому наши стали звать область за Мосха-су «Не держи», отчего получилось и ее арское название Тотма. Но тогда сами ары изгнали вон бия-изменника и в знак своей верности Державе построили вначале крепости Шуд (Царская), а затем, при кане Балуке — Балукта. В 1111 году галиджийцы при помощи другого бия-изменника захватили эти две наши крепости и стали крестить местных аров, а когда те стали протестовать, просто перерезали их вместе с семьей бия. Такова была награда изменнику…

После перевода Абдаллаха в Болгар городу Буляру стало совсем худо. Насыр всячески скрывал от кана утрату контроля над Байтю-бой, где Вахта не имел никакой действительной власти и не вылезал из цитадели Буляра — Мартуан или Нардуган. Цитадель эта, как говорят одни, была названа так в память о том, что закончена в нардуган… Вторая часть города называлась Мэн Буляр или Ундурт Кала, так как была окружена стеной с 14 большими башнями. Третья часть Буляра носила название Хинуба (Хынуба). Здесь сплошную стену построили только после Сыб-Булат сугышы, а называлась она так в память о первых поселенцах из города Хина…

Чтобы восполнить потерю налогов с Байтюбы или Чирмышана, как иногда называли этот иль, Насыр разрешил потомку Бурджан-Мара купцу Мару возглавить созданную провинцию из западных земель Болгарского иля: ведь этот торговец обещал собирать с этой территории двойную дань. Поэтому новую губернию стали называть Мартюба. Map обосновался в построенной Булом крепости Зюя-Дэ-бэр и организовал сбор налогов. Булгар Моджарской области, или мишар, а также старых и новоприбывших субашей он оставил в чирмышах и субашах, а вот всех немусульман обратил в кара-чирмышей и стал брать с них тройной кара-чирмышский налог. Несчастные язычники, особенно ары и сербийцы, пробовали бежать, иногда целыми семьями, но батликские, кукджакские и моджарские чирмыши их безжалостно ловили и выдавали улугбеку. jot некоторых возвращал обратно, а наиболее непокорных продавал казанчиям и купцам…

На востоке же положение было катастрофическим. Тамта была опустошена наполовину, а в Байтюбе уцелела от разорения только четвертая часть земель. Набеги тюркмен и непомерные и незаконные поборы разоряли субашей, чирмышей, средних и мелких купцов и мастеров. Везир едва поддерживал роскошную жизнь царского двора и собственных людей введением все новых налогов и поборов. Так, был введен «откупной налог» за непосещение округов каном. И при этом Мохаммед, славившийся своим капризным нравом, часто не слушал советов Насыра и отправлялся в уже откупившийся округ. А кто там мог отказать кану или посетовать на грабеж? Жалобщики попросту исчезали… Люди говаривали, что единственное, чем питался народ в царствование Мохаммеда — это анекдоты о похождениях кана. Вот одна из таких историй.
90
91

Как-то Мохаммед, путешествуя с двухтысячной своей казанчиевской сворой по Мартюбе, почувствовал себя неважно и захотел вернуться. Казанчии, однако, заплутали и, поехав по безлюдной военной дороге из Арчамыша к хазарской границе, заехали в хазарский город Мухтасар. Ошибиться было немудрено: по обеим сторонам границы жили родственные группы, были одинаковые обычаи и даже правителей называли одинаково: «хакан». Распоряжался размещением царского каравана Аксак-Ахмед, драчун и забияка, про которого анекдотов ходило даже больше, чем про кана. Рассказывают, что он, узнав о назначении в Кашан его личного обидчика Була, пришел с жалобой на это к кану. Но Мохаммед, довольный полученной беком с северных губерний данью, заорал, что если казанчий сможет выбивать такую же, то он немедленно отправит его в Кашан. Перепуганный аристократ, для которого и губернаторство в Кашане было тяжкой ссылкой в сравнении с его роскошной жизнью в нур-суварской вотчине, неспешно удалился…
92

Сразу после въезда в Мухтасар этот Ахмед вломился к тюрэ города с сообщением о приезде «хакана Мохаммеда» и требованием приготовить все необходимое. «Как, у нас уже новый хакан?» — тихо изумился было про себя воевода, но тут же, без лишних разговоров, бросился исполнять приказание о доставке из города в шатровый лагерь царя еды, питья и лучших девушек и женщин, в том числе и собственной жены. Напировавшись, кан велел показать ему женщин. Увидев их, он пришел в полное неистовство. «Ты кого ко мне привел? — заорал он на воеводу, обильно угощая его ударами плети и указывая на жену тюрэ. — Разве это женщины?..»

— Почему ты не привел свою дочь, которую я видел у тебя? — рявкнул на воеводу и Ахмед, перемежая слова ударами кулака.

— Что хотите возьмите у меня — только не трогайте ее! — взмолился тюрэ, упав ниц и целуя сапоги царя.

Но кан, услышав о необычайно красивой сероглазой смуглянке, был неумолим. Привели дочь воеводы, которой также представили Мохаммеда «правоверным хаканом», и царь, потрясенный ее прелестным видом, спросил у нее:

— Откуда ты, такая красавица, взялась в этой помойнице (так Мохаммед назвал Мухтасар)?

— Я вовсе не отсюда, — усмехнулась смуглянка. — Я дочь хазарского хакана, Айсылу!

— Как! Ты — иудейка?! — воскликнул пораженный Мохаммед, вспомнив о запрете Бакира на связи с яхудками.

— Нет, я мусульманка, — успокоила царя красавица. — Мой отец хакан-муслим Мухтасар воспитал меня ревностной мусульманкой. Злой Юсуф убил моего отца в этом городе, силой взял в свой гарем мою мать и стал домогаться и меня, говоря, что удочерение им меня ничего не значит, ибо для хакана все женщины страны, даже его жены — как бы его дочери. Когда я отвергла его домогательства, меня бросили в башню и стали мучить голодом и жаждой… А затем я бежала сюда при помощи стражника, которому дала свой золотой пояс. Тюрэ, всецело обязанному моему отцу, я велела выдавать меня за свою дочь и решила лучше умереть в глуши и безвестности, чем стать наложницей Юсуфа и иудейкой!..

Царь… решил тут же сыграть свадьбу, опасаясь крючкотворства Насыра в столице. «Где тут у вас поблизости живет имам?» — спросил он у красавицы. — «У нас мулла далеко -~ в Итиле, ведь мы — в Хазарии», — ответила Айсылу. Вновь потрясенный Мохаммед огрел Ахмеда плетью за ротозейство и немедленно ускакал в ближайший беллакский город Буртас, где имам мечети «Мардан» совершил никах…

Но на этом история не кончилась. Юсуф, узнав о краже Айсылу, стал угрожать Мохаммеду войной. А настоящего войска у царя не было. Один Ахмед еще кое-как мог держать меч в руке, но кан тогда в Мухтасаре перебил ему эту руку плетью, и он мог ею после этого только шару (чашу) с балом ко рту поднести. Царь вызвал Насыра и спросил его: «Что будем делать?»

— Как? — изумился сеид, узнав об угрозе Юсуфа. — Разве в Хазарии уже год правит не Алан, а Юсуф? А я все это время слал подарки Алану и желал ему долгого здравствования на престоле!

Руки у него опустились, он затрясся и совсем растерялся. Хотел было послать в поход своих чиновников, но их башчы с перепугу упал с лошади, а сами они, как выяснилось, три дня назад обожрались и с тех пор страдали расстройством желудка.
93

—  Видел я этой ночью сон, будто свиньи подрыли опору царского шатра, и он рухнул, — наконец изрек Насыр. — Как видно, сон был в руку — всем нам конец пришел за грехи наши!

Но тут выручила кана Айсылу: «Юсуф любит больше жизни играть в шахматы. Предложи ему сыграть и сделать призом меня!»

—  Но я же проиграю — ведь я, кроме как в нарды, ни во что не играю! — с тревогой заметил Мохаммед.

~ Ничего! — уверенно заявила царица. — Твой приемный сын Талиб тебя быстро научит — он играет лучше всех!

Так и сделали. Играть сели в маленьком беллакском кабаке Суз-Урыны, ибо Юсуф доверял честному слову только марданцев и потому, что беллакцы отказались предоставить игрокам более крупный город из-за боязни быть обворованными канской свитой.

Хакан поставил против дочери Мухтасара город Мухтасар и проиграл, ибо Талиб дал царю верный план игры. Так Айсылу осталась в Булгаре, а Талиб — младший сын Газана — стал везиром.

Похожие публикации

Кнопка «Наверх»
ru_RU