Лингвоэтнические особенности волжских булгар — главного этнического корня татар
Автор: Закиев М. З.
§ 1. О двух значениях этнонима булгар, необходимости изучения лингвоэтнической сущности булгар.
Из всех этнических корней татар самым мощным, близким к стволу родословного дерева татар корнем являются булгары. Поэтому мы не вправе оставить в стороне созданные учеными разных поколений противоречия, тенденциозные путаницы и неразберихи, которыми характеризуются сейчас взгляды различных историков на лингвоэтнические особенности булгар.
Этноним булгар — это русский вариант татарского слова болг’ар. В отличие от многозначного этнонима болгары (болгары Великой Болгарии Кубрата, дунайские болгары, кавказские болгары/балкары и т.д.) этноним булгар применяется в двух значениях: 1) в узком значении им называют булгарские племена, взявшие в конце VIII в. власть у биляров-биаров вместе с их столицей Биляр и создавшие Булгарское государство; 2) в широком значении этноним булгар означает население Булгарского государства в целом с включением в это понятие предков носителей всех трех диалектов татарского языка.
Здесь речь пойдет о булгарах в широком смысле этого слова, т.е. о тюркоязычном населении Булгарского государства вообще.
Как уже было сказано, в тюркологии до сих пор идет дискуссия об этнолингвистических особенностях волжских булгар, поэтому появилась необходимость специального рассмотрения этого вопроса. Часть русских и западноевропейских тюркологов, исходя из того, что современные татары и монголо-татары носят один и тот же этноним татар, современных татар продолжают считать непосредственными потомками монголо-татарских завоевателей, а потомками волжских булгар признают чувашей. Эту булгаро-чувашскую концепцию (теорию), ссылаясь на различные лингвистические доводы поддерживают некоторые чувашеведы, а также татарские татаро-татаристы, пытаясь превратить ее в аксиому. Булгаро-татарскую концепцию, считающую волжских булгар предками современных татар, в свою очередь, поддерживают основные татарские языковеды и историки, доказывая ее адекватность не только лингвистическими, но и этногенетическими данными.
Поскольку вопрос продолжает оставаться дискуссионным, попробуем разобраться в сложностях булгаро-чувашской и булгаро-татарской концепций.
Необходимо иметь в виду, что булгаро-чувашская концепция основывается исключительно на языковых данных. Общепризнанным, но не бесспорным считается то, что волжские булгары говорили не на обычном тюркском языке, а на древнечувашском. Поскольку язык является одним из основных показателей национальной принадлежности людей, постольку потомками булгар считаются чуваши.
Из тенденциозного анализа языковых данных многие отечественные и зарубежные тюркологи, в том числе и Н.А.Баскаков, делают вывод, что чуваши — это «одно из разветвлений древнего булгарского народа», сохранившего «до настоящего времени особенности этого языка, характеризующегося булгарскими чертами». В соответствии с таким выводом и при классификации тюркских языков чувашский причисляется к «булгарской группе языков», куда, по мнению Баскакова, «относятся древние языки — булгарский и хазарский — и современный чувашский язык»[1]. Такого же мнения придерживаются венгерский ученый А.Рона-Таш, турецкий лингвист Т.Текин и многие другие.
Однако в свете таких выводов невольно возникают недоуменные вопросы. Во-первых, почему факты, основанные на лингвистических данных не находят своего подтверждения в области антропологии, археологии или этнологии? Чем объяснить такое разительное противоречие между данными различных наук? К сожалению, ответы на эти вопросы, хотя они и имеются, не стали еще достоянием общей тюркологии.
Так, булгаро-чувашская концепция была подвергнута нами обоснованной критике впервые в 1977 году[2]. На нашу критику очень сурово ответили некоторые чувашские языковеды, обвиняя автора в том, что он не владеет в достаточной степени чувашским языком и другими чувашскими материалами, поэтому не принимает булгаро-чувашскую концепцию. Но были и чувашеведы, чуваши по национальности, которые согласились с нашей критикой и даже предлагали написать совместный труд с критикой булгаро-чувашской концепции. Такой труд был создан и издан в 1993 году. Нашим соавтором выступил Яков Федорович Кузьмин-Юманади, чуваш по национальности, прекрасный знаток чувашского материала. Труд называется «Волжские булгары и их потомки»[3]
Данный вопрос стал предметом тщательного изучения и в других трудах М.Закиева[4]. В этих трудах и в трудах других сторонников булгаро-татарской концепции ясно показана несостоятельность булгаро-чувашской концепции, т.е. теории о том, что чуваши якобы являются непосредственными потомками булгар, т.е. населения Волжско-Булгарского государства.
§ 2. Из истории изучения волжских булгар
Если окинуть общим взглядом историю изучения волжских булгар, то можно придти к выводу, что в Поволжье в давние времена существовало весьма крупное государство булгар с трудолюбивым населением и весьма развитой средневековой культурой. Затем государство это перестало существовать, и население его как бы исчезло с лица земли, забылось и затерялось где-то среди других народов. Если учесть, что в истории народы не исчезают, а исчезают лишь их племенные названия и государственные образования, то следует полагать, что булгарский народ также не исчез с лица земли, что потомки его и сейчас живут и трудятся среди нас в общей семье народов. Но кем же они стали теперь? Какая народность является ныне наследницей булгар? На эти вопросы наука до сих пор не дала окончательных ответов, существуют различные точки зрения, противоречащие одна другой.
Например, русские историки Ю.Венелин (1829), Д.Иловайский (1881) и Ф.Флоринский в свое время утверждали, что булгары были славянами и, следовательно, наследниками булгар следует считать нынешнее русское население. Д.Иловайский аргументировал это мнение тем, что дунайские болгары являются славянами, следовательно, и родственные с ними волжские булгары должны были быть славянами (Иловайский Д.И., Разыскания о начале Руси., М., 1881). Известный европейский востоковед Тунманн считал булгар финно-уграми, родственными с мордвой, удмуртами и марийцами, а также и с предками нынешних венгров, так как в облике венгров он находил многие восточные черты, напоминающие ему булгар[5]. Другой европейский востоковед Клапрот считал булгар помесью трех различных народов — славян, финнов и тюрков — и, соответственно, потомками их считал представителей различных народов, живущих ныне в поволжском регионе[6].
С.М.Шпилевский, И.Березин, Ш.Марджани, Г.Ахмеров и целый ряд позднейших их последователей считали и считают булгар предками нынешних татар.
А такие ученые, как Н.И.Ильминский, А.А.Куник, Н.И.Ашмарин, М.П.Петров, Н.Н.Поппе, Н.А.Баскаков, З.Гомбоц, Й.Бенцинг, К.Томсен признавали и признают булгар предками нынешних чувашей, и эта теория также нашла множество приверженцев.
Известные советские ученые М.Н.Тихомиров, П.Н.Третьяков, А.П.Смирнов и многие другие утверждают, что потомками булгар являются одновременно и татары, и чуваши, что-де, прежние булгары впоследствии раскололись на две самостоятельные народности. Один из современных ученых –Х.И.Хаджилаев – утверждает, что потомками булгар являются три тюркоязычные народности Поволжья, а именно: башкиры, татары и чуваши[7].
Чтобы разобраться в этой разноголосице мнений и выявить истину, Академия наук царской России, а затем и Академия наук СССР не единожды предпринимали специальные исследования по данной проблеме, направляли в Поволжье многократные научные экспедиции, проводили специальные научные сессии, но вопрос так и остался нерешенным. На двух последних сессиях Отделения истории и философии АН СССР, проведенных, в частности, в 1946 году в Москве по проблеме этногенеза казанских татар и в 1950 году в Чебоксарах по вопросу этногенеза чувашей, была высказана рекомендация считать потомками булгар одновременно и татар, и чувашей. Но поскольку каждый из этих народов имеет самостоятельную тысячелетнюю историю, и по своим этническим признакам они не могут быть выведены от одного общего булгарского предка, то ни татарские, ни чувашские местные ученые не приняли эту рекомендацию и продолжают трактовать данный вопрос каждый по-своему. В частности, татарские историки утверждают, что булгары позднее превратились в казанских татар, а чувашские историки настаивают, что булгары превратились в чувашей. В татарских учебниках пишут, что татары произошли от булгар, и в чувашских учебниках утверждают идентичное татарскому происхождение чувашей. Татарскому населению внушают, что оно является наследником булгар, и чувашскому населению также внушают, что только оно является наследником булгар. И эти противоречия вызывают, к сожалению, не совсем здоровое соперничество между татарами и чувашами за обладание прошлым культурно-историческим наследием булгар.
Такое соперничество возникло не сегодня и не вчера, а существует сравнительно давно. В 1862 году в Казани был образован кружок татарской интеллигенции, считающей себя потомками булгар и ставящей своей целью возрождение прежнего названия своей национальности, так как этноним татар считали они чуждым, «прилипшим» к ним по недоразумению. Но местным реакционерам и чиновникам царского самодержавия эта идея почему-то не понравилась, и они решили воспрепятствовать ее реализации. В 1865 году профессор Казанской духовной академии Н.И.Ильминский опубликовал специальную статью, где, ссылаясь на материалы булгарской эпиграфики, утверждал, что потомками булгар следует считать вовсе не татар, а их соседей, чувашей[8]. Но татарские ученые, в особенности Шигабутдин Марджани, проигнорировали это выступление Ильминского и продолжали по-прежнему утверждать, что потомками булгар являются именно татары[9]. Тогда против татарских булгаристов выступил царский цензор по печати Казанской губернии Н.И.Ашмарин, который в 1902 году опубликовал свой псевдонаучный труд под названием «Болгары и чуваши», в котором отрицал связь татар с булгарами и, базируясь исключительно на своих субъективных суждениях, доказывал происхождение чувашей от булгар. Но и эту публикацию татарские ученые проигнорировали: в 1909 году Гайнетдин Ахмеров опубликовал свой совершенно противоположного содержания труд – «История Булгарии», – где на конкретном материале доказал, что бывшие булгары и есть, собственно, казанские татары, но, учитывая существующую тогда политическую обстановку, выступать с критикой против Ашмарина и его сторонников не стал[10].
Лишь после февральской революции 1917 года татарские булгаристы заговорили более смело и открыто. Уже летом 1917 года в Казани образовалась «партия избавления» булгар, назвавшая свое движение «Совет Волгобулгармус» и ставившая своей целью избавление от гнета и национальное возрождение булгарской нации. Руководителем партии стал общеизвестный деятель С.Г.Ваисов. На проведенных в первые годы советской власти трех своих съездах эта партия разрабатывала свою национальную и политическую программу.
Но одновременно с деятельностью этой партии в Чувашской АССР развернули аналогичную деятельность и чувашские булгаристы. Они тоже ставили своей целью возрождение булгарской нации, но уже в лице чувашского народа. В Чебоксарах это движение возглавил бывший в то время секретарем Чувашского обкома компартии М.П.Петров, который опубликовал свою книгу «О происхождении чуваш» (Чебоксары, 1925) и развернул организационную работу по сплочению своих сторонников. Неофициальным консультантом и вдохновителем чувашских булгаристов стал Н.И.Ашмарин, специализировавшийся теперь по чувашскому языкознанию. Наиболее активные чувашские булгаристы ставили своей первейшей задачей переименование Чувашской Республики в «Булгарскую республику», дабы опередить в этом деле своих татарских соперников. К сожалению, и татарские, и чувашские булгаристы действовали тогда крайне замкнуто. Отсутствие информационной ротации, помешало им развернуть творческую дискуссию и придти к единому и взаимоприемлемому выводу. Этому помешала также наступившая тогда сталинская политическая реакция, которая выступала против свободы вообще. В 1930-х годах и татарские, и чувашские булгаристы были объявлены «буржуазными националистами», а их руководители и активисты были арестованы и расстреляны как «враги народа». С тех пор даже простое упоминание о них почти полвека находилось под строжайшим запретом.
В конце 80-х годов ХХ в. в связи с наступлением новой политической оттепели в стране как татарские, так и чувашские булгаристы снова активизировали свою деятельность. Татарские булгаристы организовали свою партию Булгарский Национальный конгресс с пропагандистским центром «Булгар ал-Джадид», которая преследует в основном те же цели, что и бывшая партия возрождения булгар, а именно: переименование татар в булгары, хотя против переименования выступают и татарские татаро-татаристы, по существу отрицающие булгаро-татарскую теорию.
Активизировались и чувашские булгаристы, хотя еще не произвели формального объединения своих рядов. Последние отрицают право своих татарских соперников именоваться булгарами, так как видят в них потомков только пришлых монголо-татар, узурпировавших местных булгаро-чувашей и захвативших их исконные земли.
По мнению сторонников булгаро-чувашской концепции, доказательств тому, что булгары говорили на чувашском языке, имеется очень много. Во-первых, чувашские слова и выражения сохранились в текстах булгарских эпитафий, написанных ими на каменных надгробных плитах. Во-вторых, чувашские слова «обнаружены» ими и в тексте рассказа о булгарах, написанного арабским путешественником Ибн-Фадланом, приезжавшим в Булгарию в 922 году. В-третьих, множество чувашских слов находят в венгерском языке, куда они, как полагают сторонники булгаро-чувашской концепции, принесены венграми, якобы жившими когда-то в Поволжье. В-четвертых, чувашские слова найдены якобы в древнем именнике князей дунайских протоболгар, которые, как полагают, также говорили на чувашском языке. В-пятых, чувашские слова найдены также в рунических письменах северокавказских балкар, которые как родственники булгар также говорили якобы на старочувашском языке. И, наконец, в-шестых, чувашские слова и выражения сохранились в языках поволжских финно-угров: марийцев, мордвы, удмуртов и коми. Все эти доводы, взятые вместе, не оставляют, по их мнению, никаких сомнений в том, что булгары якобы действительно говорили на старочувашском языке и что их потомками следует признать именно чувашей.
Ниже все эти доводы рассматриваются каждый в отдельности путем анализа конкретных материалов.
§ 3. Неудачные попытки «очувашивания» языка булгарской эпитафии.
Основным доказательством так называемой чувашеязычности волжских булгар в широком смысле этого слова, считаются тексты булгарских мадригалов, которые подробно начали изучать со второй половины XIX в. Подавляющее большинство слов эпитафии легко объясняли через посредство татарского языка. Однако не поддавалось объяснению и дешифровке выражение, ?ìupbîu җиаты җөр. После долгих раздумий Г.Ю.Клапрот высказал предположение, что в этом выражении буквы обозначают числа, и они якобы соответствуют 623 году хиджри, т.е. 1226 году христианского летосчисления. Эта дата близка ко времени нашествия монголо-татарских завоевателей, поэтому выражение переводилось как «год пришествия угнетения». С таким мнением согласился и И.Н.Березин[11].
Однако в 1863 году лектор С.-Петербургского университета Хусаин Фейзханов выступает против такого объяснения и читает это выражение җиаты җур, объясняя җиаты как татарское җите ‘семь’, җур — как чувашское сeр ‘сто’[12]. Таким образом, Х.Фейзханов дал науке чувашский ключ к расшифровке булгарской эпиграфики.
После нахождения в булгарской эпиграфике чувашских слов Х.Фейзханов сам пришел к выводу о влиянии чувашского языка на язык эпитафий волжских булгар.
Ознакомившись с публикацией Х.Фейзханова, профессор Казанской духовной академии миссионер Н.И.Ильминский решил также принять участие в этом важном открытии. Не утруждая себя изучением самих надгробных памятников и их языка, он сразу же опубликовал свои суждения в следующем же номере указанного издания[13]. Смысл его статьи сводился к тому, что коль на булгарских памятниках обнаружены чувашские слова, значит, булгары говорили на чувашском языке. Хотя в публикации Фейзханова говорилось о дешифровании им трех надгробных эпитафий, из которых только две содержали чувашские слова, а третья была написана на обычном тюркском языке без чувашизмов, Ильминский повел речь лишь о чувашеязычных памятниках, как будто других не существовало. Эта дезинформация ввела в заблуждение многих историков и лингвистов, которые, не имея возможности лично ознакомиться с исходными материалами эпиграфики, поверили Ильминскому на слово и стали основываться на его выводах в своей дальнейшей работе. То, что Ильминский рьяно взялся за булгаро-чувашскую теорию, объясняется его служебным миссионерским стремлением показать чувашам, марийцам, удмуртам и другим, что татары — не коренные, а пришельцы, завоеватели края. Конечной целью Н.И.Ильминского было то, чтобы эти народы быстрее отказались от исторической ориентации на мусульманство татар, и приняли христианство.
Основным разработчиком распространенной ныне булгаро-чувашской концепции вслед за Ильминским стал его преемник Н.И.Ашмарин, опубликовавший в 1902 году труд «Болгары и чуваши» и посвятивший затем всю свою жизнь разработке чувашского языкознания применительно к высказываниям Ильминского. Если Ильминский выдвинул свои тезисы как догадку, то Ашмарин разработал целую концепцию, развивающую его идеи. Как и Ильминский, Ашмарин отлично знал, что существуют не только чувашеязычные, но и обычнотюркоязычные эпитафии, но упорно продолжал утверждать только о чувашеязычности булгарской эпиграфики. Поскольку это утверждение не согласуется с реальными данными эпиграфики, он всю жизнь лавировал и многократно менял, выправлял эту концепцию, стараясь уберечь ее от разоблачения. Сперва он утверждал, что булгарам принадлежали обычнотюркоязычные эпитафии, а чувашеязычные эпитафии были написаны их союзниками, суварами. Но когда убедился, что именно на обычнотюркоязычных памятниках встречаются тахаллусы «ас-Сувари», то стал утверждать о разновременности двух типов эпитафий, что те чувашеязычные памятники были написаны булгаро-суварами раньше, когда они еще говорили на чувашском языке, а обычнотюркоязычные написаны позже, когда булгарыпереняли обычнотюркский язык.Затем обнаружилось, что и такое объяснение невозможно, потому что датировки самих памятников показывают, что некоторые тюркоязычные эпитафии написаны даже раньше, чем чувашеязычные; тогда Ашмарин стал утверждать, что оба типа надгробий создавались в одну эпоху, но написаны они на разных языках: тюркоязычные – на разговорном языке булгар, а чувашеязычные — на литературном или «культовом» языке булгар[14]. Затем Ашмарин отказался от обеих трактовок, т.к. оба типа памятников относятся к атрибутике культа и, следовательно, не могут быть разграничены по этому принципу, тем более что культовым языком у булгар был арабский. Он стал утверждать, что тюркоязычные памятники принадлежали вовсе не булгарам, а чагатайцам и написаны на чагатайском языке[15], хотя и это можно подвергнуть сомнению. Кроме того, Ашмарин до конца своей жизни так и не смог объяснить, почему чувашеязычные памятники появились только после монгольского нашествия и вскоре исчезли, почему они распространены не на всей территории бывшей Булгарии, по какой причине за короткий промежуток времени было создано такое количество памятников и т.д.
Несмотря на все эти недостатки, концепция Ашмарина все же не была тогда отвергнута, так как сама проблема эпиграфики оставалась слабо изученной. По той же причине концепцию эту без должной критики восприняли такие всемирно известные ориенталисты, как З.Гомбоц, К.Томсен, О.Прицак, Й.Бенцинг, А.Рона-Таш и С.Фодор (Венгрия), К.Менгес и П.Гольден (США) и др. Особенно горячо поддерживали Ашмарина наши отечественные ученые С.Е.Малов, Б.А.Серебренников, М.Р.Федотов, В.П.Денисов, В.Ф.Каховский, В.Д.Димитриев и многие другие.
После тщательного изучения булгарской эпиграфики стало ясно, что старания и усердия булгаро-чувашистов во что бы то ни стало очувашить булгарскую эпиграфику оказались лишь неудачными попытками. К сожалению, таких неудачных попыток с разных сторон было много. Рассмотрим их вкратце.
§ 4. Неудачные попытки А.П.Ковалевского найти чувашизмы в сочинении Ибн-Фадлана.
Другим аргументом, доказывающим чувашеязычность булгар в широком смысле этого слова, считаются «чувашские» слова, сохранившиеся в древних записках Ибн-Фадлана о его поездке в Булгарию. Этот автор, проделавший в 921—922 годах путь из Багдада в Булгарию в составе арабского посольства, во время своей поездки записывал встреченные им на пути топонимы, этнонимы и личные имена, в том числе и булгарские названия, среди которых некоторые исследователи находят и чувашские слова. Из тридцати двух записанных им в Булгарии местных названий и имен шесть слов сторонниками булгаро-чувашской теории считаются чувашскими, а именно: Хеллече (название группы озер), Гаушерма (название реки), Атал (название Волги), саджув (название медового напитка), саваз (название племени) и Вырах (личное имя вождя племени сувар).
Эти чувашские, как считает исследователь, слова доказывают происхождение чувашей от булгар. Обнаружил их сам переводчик книги Ибн-Фадлана на русский язык, арабист А.П.Ковалевский, при содействии чувашских лингвистов ашмаринистского толка, и притом обнаружил не сразу, а спустя более двадцати лет после выхода в свет первого издания этой книги.
Как известно, А.П.Ковалевский переводил эти записи на русский язык дважды: один раз в 1930-е годы, другой — в 1950-е годы — и оба раза по мешхедскому списку записок Ибн-Фадлана, полученному от иранского шаха. Первый перевод был сделан им под руководством академика И.Ю.Крачковского и под его же редакцией был издан в 1939 году в Москве, но в издании не было еще никаких чувашизмов. Это обстоятельство весьма удивило ашмаринистов, убежденных в том, что булгары были предками чувашей, ибо в сообщениях Ибн-Фадлана о них не оказалось ни одного чувашского слова. С этим вопросом чувашские лингвисты П.Г.Григорьев и Н.Р.Романов обратились к переводчику книги, Ковалевскому, работавшему в 1950-е годы над новым переводом той же книги.
Находя вопросы ашмаринистов вполне резонными, Ковалевский счел возможным пересмотреть транскрипции некоторых булгарских названий, написанных арабской графикой без строгой огласовки, и при содействии тех же чувашских лингвистов переправил написание ряда слов на чувашский манер. Так появились во втором издании книги Ибн-Фадлана вышеназванные шесть чувашских слов: Хеллече, Гаушерма, Атал, саджув, савас и Вырах[16]. Дабы укрепить доказательную базу исправлений, вносимых во второе издание книги, в 1954 году Ковалевский издал специальную брошюру, где не самым удачным образом трактовал содержание книги Ибн-Фадлана уже с ашмаринистских позиций, и ряд терминов уподобил чувашским словам[17].
Зачем понадобилось Ковалевскому столь неосторожно фальсифицировать переводимую им книгу Ибн-Фадлана, тем более что, по мнению арабистов, качество его вторичного перевода нисколько не выиграло, а, наоборот, проиграло по сравнению с качеством первого перевода 1930-х годов?[18]. Разве не знал Ковалевский, что первейшей обязанностью всякого добросовестного переводчика является максимально точное воспроизведение переводимого текста?
Чтобы ответить на этот вопрос, очевидно, нужно учитывать, с какой огромной любовью относился этот человек к объекту своего перевода и вместе с тем к самому автору книги. Трансформируя старобулгарские слова на чувашский манер, он, разумеется, вовсе не имел никаких дурных намерений, а делал это с целью совершенствования переводимого сочинения, чтобы сделать книгу Ибн-Фадлана более адаптированной к требованиям современного читателя.
Кроме того, А.П.Ковалевский хотел как-то оградить самого Ибн-Фадлана от несправедливых обвинений критиков.
В этих целях он очень подолгу работал над составлением обширных комментариев к тексту переводов и в этих же целях в 1950-е годы взялся за вторичный перевод книги. Услышав от ашмаринистов, что нынешние чуваши считаются потомками волжских булгар, Ковалевский принял это во внимание и начал серьезно изучать чувашскую культуру, чтобы найти историческую преемственность между этими народами. Поэтому неудивительно, что некоторые булгарские названия он пытался переиначить на чувашский манер.
Ошибка Ковалевского здесь заключалась лишь в том, что ему не следовало увлекаться доводами ашмаринистов и не пытаться исправлять написанное Ибн-Фадланом, как бы ни казалось оно ему несовершенным. Нужно было помнить, что сообщения Ибн-Фадлана не нуждаются ни в чьих исправлениях, и сам автор тоже не нуждается в защите. Все, что он написал, было истинной правдой, – правдой, существовавшей в сознании человека тысячи лет. Поэтому исправлять его сообщения вовсе не следовало, а следовало лишь точно их перевести и максимально точно воспроизвести встречающиеся там имена и термины.
§ 5. Неудачные попытки очувашивания булгарских слов из записей Ибн-Фадлана.
Как было сказано выше, А.П.Ковалевским подвергались «очувашиванию» шесть слов из записей Ибн-Фадлана: Хеллече, Гаушерма, Атал, сюдже (саджув), суаз, Вырах.
- Первое из этих булгарских слов —Хеллече. «Когда мы прибыли к царю, мы нашли его остановившимся у водыХеллече…»[19], в арабском оригинале мешхедского списка рукописи это слово первоначально было расшифровано как évÜ? Халджа[20]. Примечательно, что и в первом издании книги 1939 года это слово было транскрибировано по-русски в форме Халджа[21]. Но поскольку в чувашском языке такого слова нет, то во втором издании книги Ковалевский переправил его в Хеллече с тем, чтобы уподобить чувашскому слову хелле ‘зима’ и заодно придать этому гидрониму значение ‘зимней стоянки’ булгарского царя, как это трактовали некоторые исследователи текста. Но этому перефразированию помешало окончание —джа в слове халджа, которое не объяснялось, исходя из чувашского языка, пришлось его переделать в чувашское —че[22], а это привело к возникновению необычного слова хеллече, что в переводе означает ‘зимою было’, но отнюдь не ‘зимник’. Натянутость данной «конъектуры» видна еще и в том, что слово Хеллече Ковалевский написал по чувашской орфографии через два «л», а в арабском оригинале буква «лам» написана без удваивающего ташдида. Так что во всех отношениях это «очувашивание» гидронима Халджа было неправомерным. На самом деле этот гидроним надо было читать как Сулча, ибо первая буква в рукописи не ? (х), а (с), кроме того, там течет река, которая называлась и называется Сөлчә/Сульча[23].
- Второе слово —Гаушерма, встречающееся во фразе: «Иотъехал царь от воды, называемой Сульча, к реке под названием Гаушерма…», также оказалось неправомерно искаженным. В арабском оригинале мешхедского списка оно было написано в одном месте как ?î?ëbu (caušiz), в другом месте как ?î?ëbu (caušir) (без точки над зайн)[24]. В первом издании книги 1939 года оно было транскрибировано по второму написанию в форме Джавашир[25], что имело целью показать существование р-языка у булгар, но затем в брошюре 1954 года Ковалевский пошел еще дальше и переделал его в Гаушерма с тем, чтобы уподобить чувашскому слову сьырма ‘река’, поскольку речь идет здесь о реке. Но для этого пришлось изменить весь фонетический состав слова и произвольно присоединить к его окончанию слог —ма, а также заменить начальный звук [дж] на [г]. Как видим, «конъектура» также не из удачных. Поэтому в 1956 году перед отправкой рукописи для второго издания Ковалевский переправил обратно это слово в Джавшыр, но тем не менее ашмаринисты до сих пор продолжают трактовать его как Гаушерма.
Реку под названием Джаушир можно отождествлять с рекой Йауширмә в Чистопольском районе Татарстана. Гидроним состоит, по-видимому, из двух частей: Яуш — имя человека, имеющего отношение к этой реке, йырма — тюркское слово со значением река[26]. Может быть и другое толкование: Яу — ‘войско’, ширма — от диалектного произношения того же слова ерма в виде җырма. В чувашском сохранилось произношение сьырма.
- Третье слово —Атал[27]— действительно имеется в книге Ибн-Фадлана и совпадает с чувашским названием реки Волги — Атал. Но это еще не означает, что булгары говорили на чувашском языке. Некоторые тюрки и арабы употребляют это слово с анлаутным [э] (Этиль, Эдиль), а татары и башкиры — с начальным [и] (Идиль), но в арабском письме все эти гласные звуки обозначаются одной и той же буквой алиф, снабжаемой дополнительно диакритическими знаками.
Ашмаринистов заинтересовало то, что в книге Ибн-Фадлана есть написание этого слова в чувашской форме Атал. Но и это еще ничего не доказывает. В мешхедском списке это слово повторяется пять раз и притом три раза написано оно с начальным алифом с фатхой (Ýme Атл) и два раза написано без диакритических знаков (Ýma). что можно читать как Этель или даже Итель. Поэтому вопрос здесь остается спорным: можно предполагать, что булгары называли Волгу по-чувашски Атал, но могли называть и по-булгарски Итиль. Сам оригинал рукописи Ибн-Фадлана до наших дней не сохранился. Возможно, в нем Волга была названа Итиль, а ираноязычный переписчик мешхедского списка в двух местах переписал его правильно, но в трех местах машинально написал по-своему в форме Ател.
Если обратить внимание на этимологию этого гидронима, то легко заметить, что он состоит из двух частей: тюрк. иди — иде ‘великий, большой, бог’ и ел (самая древняя форма гидронима елга ‘река’). Тюркское ел заимствовано и марийским языком для обозначения самой Волги. Таким образом, Иди+ел (Идель) применялось и сейчас применяется в значении ‘большая река, великая река’. Если так, то и самой древней формой этого гидронима является не Атал, Этил или Итиль, а Идель (Иди-ел). Исходя из сказанного, видно, что арабское начертание этого гидронима должно быть транслитеровано как Итиль, Ител или Идель.
- Четвертое слово —сюдже(напиток) в мешхедском списке было написано как ìv?Ûa (al-sacu или, точне, as-scu) и в первом издании книги 1939 года тоже было транскрибировано как ас-суджув, но затем в специально изданной брошюре 1954 года Ковалевский переделал его в саджув с тем, чтобы уподобить чувашскому слову щу, шыв (вода). Но поскольку медовый напиток чуваши называют не саджув, а симпыл или карчама, то и эта конъектура тоже оказалась неудачной, в связи с чем в 1956 году Ковалевский обратно переправил его в «суджув»[28]. По данным Флейшера и Френа, саджу был не чувашским, а древнетюркским названием хмельного напитка, а по мнению А.П.Смирнова, это было заимствованием из русского сыта, сычевка.
В действительности сюдже (сөҗе~сүҗе) — это сладкий напиток, который был распространен среди тюрков различных регионов. В азербайджанском языке он сохранился до наших дней. Слово сөҗе в татарском литературном языке применяется в виде төче, в татарских диалектах как сөче (сладкий, приторный) и выступает как антоним слова ачы (кислый).
- Пятое слово —суаз(название племени) тоже подвергнуто необоснованному искажению. В арабском оригинале мешхедского списка оно употреблено только один раз и в виде æaì? (suan). В первом издании книги 1939 года Ковалевский транскрибировал его в форме саван, ибо в рукописи последняя буква ? з была изображена как æ н. Но в последующем издании своей книги он это слово передает уже как суваз. Этим Ковалевский хотел подчеркнуть, что слово суваз затем стало применяться как чуваш и обозначало предков чувашей. Следовательно, по его мнению, булгары-сувазы были чувашеязычными.
Более точные исследования[29] показывают, что слово суаз~суас было булгарским и произошло от двух тюркских слов: су ‘вода’ и ас (название племени). Марийцы татар называют этнонимом суас/сюас, а чувашей — суасламари.
- Шестое слово —Вырах(имя суварского князя), по-видимому, тоже искажено переводчиком. В арабском оригинале мешхедского списка оно написано как Ê?íë уиргъ/wиргъ[30]. Сам Ковалевский в первом издании книги 1939 года транскрибировал его как Вираг. Но поскольку в чувашском языке такого слова нет, то он попытался впоследствии как-то «очувашить» его, переправив во втором издании книги в Выраг[31], а в брошюре 1954 года — в Вырах[32]. Но все эти «конъектуры» были напрасными, потому что в чувашском языке не было слов, похожих на Выраг/Вырах. С точки зрения обычнотюркской этимологии, это слово не исследовано.
Таким образом, все шесть слов, уподобленных Ковалевским чувашским лексемам, не могут свидетельствовать о существовании у булгар чувашского типа р-языка. Но несмотря на это, ашмаринисты настойчиво продолжают использовать это «открытие» как доказательство правоты своей булгаро-чувашской концепции. В этих целях опубликовано и публикуется множество трудов и статей таких авторов, как П.Г.Григорьев, Н.Р.Романов, Н.Данилов, В.Г.Егоров, В.Ф.Каховский и многих других, направленных на популяризацию выводов о булгарском происхождении чувашей.
§ 6. Неудачные попытки найти чувашские слова в славяно-болгарском «Именнике».
Рассмотрим теперь следующий аргумент сторонников булгаро-чувашской концепции — чувашские слова в так называемом «славяно-болгарском именнике». Если этот именник содержит тюркско-болгарские слова, то они, по мнению сторонников булгаро-чувашской концепции, должны характеризоваться чувашскими особенностями.
Известно, что в 1866 году профессором А.Поповым был обнаружен и опубликован письменный памятник, написанный неизвестным автором в XVI веке и хранившийся в библиотеке Св. Синода вместе с рукописной книгой «Летописец еллинский и римский»[33].
Вот полный текст этого именника.
Здесь дело вовсе не в достоверности или недостоверности самого документа[35], а в загадочности тех приписок, которые приведены после каждого из тринадцати имен, получивших в литературе известность, как «неславянские вокабулы именника». Таких непонятных слов приведено 26, но некоторые из них повторяются по два и по три раза, так что в конечном итоге загадочными остаются 15 вокабул: дилом, шехтем, твирем, дохс, шегор, вечем, верени, алем, текоу, четем, дван, тох, алтом, сомор, тоутом.
Эти слова ученые пытались дешифровать на основе различных языков. Так, академик А.Куник, опираясь на материалы недавно опубликованной статьи Н.И.Ильминского о чувашских словах в булгарском языке, решил объяснить вокабулы именника на материале чувашского языка, поскольку, думал он, язык дунайских протобулгар должен быть родственным языку волжских булгар. Сам Куник, не владея чувашским языком, не смог этого сделать самостоятельно и обратился за помощью к тюркологу В.В.Радлову, прося последнего расшифровать именник на материале чувашского языка[36].
Молодой Радлов, находившийся тогда на стажировке в Барнауле, не отказал в просьбе известному столичному академику и послал ему несколько туманный ответ о некоторых возможностях отождествления вокабул с чувашскими числительными. Например, вокабулу сомор он возводил к чувашскому ikke ‘два’, четем — к чувашскому śice ‘семь’, а также к śitmel ‘семьдесят’, дохс и текоу оба возводил к vătăr ‘тридцать’, шехтем — к săkăr-vunnă ‘восемьдесять’, тутом — к xerex ‘сорок’, а окончания вокабул на —ом и —ем истолковал как числительное vunna ‘десять’. В результате такого произвольного толкования Радлов вывел несуществующие в чувашском языке числительные; например, дилом твирем истолковал как ‘пять двадцать’, ‘шегор вечем’ — как ‘восемь тридцать’, текоу четем — как ‘девять семьдесят’, дван шехтем — ‘четыре восемьдесят’ и т.д. Но что означают эти бессвязные слова, он и сам объяснить не мог[37], поскольку единицы в его двузначных числах оказались впереди десятков. Такая обратная последовательность в структуре сложных числительных чужда не только чувашскому, но и большинству других тюркских языков; нечто подобное можно встретить лишь в сарык-югурском языке и в древних орхоно-енисейских письменах, где некоторые сложные числительные имеют иную структуру и количественное значение[38].
Если бы Радлов не был тогда связан с просьбой влиятельного академика Куника и отнесся к расшифровке именника более объективно, он наверняка пришел бы к выводу не в пользу гипотезы Куника, а скорее в пользу высказывания Гезы Кууна, считавшего вокабулы турецкими лексемами. В самом деле, многие вокабулы гораздо более близки к общетюркским числительным, нежели к чувашским. Например, вокабула верени более созвучна с тюркским berence ‘первый’, чем с чувашским pěrrěměš; вокабула дохс более созвучна с тюркским togyz ‘девять’, чем с чувашским tăxăr; вечем тоже более похоже на тюрк. učon ‘тридцать’, чем на чув. vătăr; читем и шехтем тоже более созвучны с тюркскими citen и siksen, нежели с чувашскими śitmel ‘семьдесят’ и sakărvunnă ‘восемьдесят’. Окончания вторых вокабул —ом и —ем гораздо лучше сопоставимы с тюркским on ‘десять’, чем с чувашским vunna.
Кроме того, о восьми князьях в именнике прямо сказано «род емоу Доуло», а род Дуло, как известно, не был собственно болгарским, а был западно-тюркским, узурпировавшим в VII веке болгар, что также говорит о большей вероятности употребления в именнике общетюркского з-языка. Однако молодой Радлов пренебрег этими данными и написал Кунику, что это «наречие очень близко к чувашскому». Но в том же письме он недвусмысленно оговорился: «Согласно желанию Вашему… я пришел к изложенным выше выводам», но «я чувствую сам всю неудовлетворенность… своих изысканий».
Однако это признание Радлова не остановило Куника, вознамерившегося обнародовать свою гипотезу. В 1878 году он дополнил ответное письмо Радлова своими суждениями, изложил историю проблематики и, снабдив все это броским заголовком «О родстве хагано-болгар с чувашами по славяно-болгарскому именнику», опубликовал в приложении к 32-му тому «Записок Российской академии наук». Так появилась на свет эта версия о «родстве хагано-болгар с чувашами», а вместе с тем и о мнимом родстве протоболгарского языка с чувашским.
В начале нашего столетия версия Куника-Радлова была окончательно отвергнута, а вместо нее предложена совершенно новая версия, рассматривающая вокабулы как названия дат древнетюркского «животного» календаря.
Основателем этой новой версии по праву считается финский лингвист И.Миккола, хотя идея эта впервые была высказана Бьюри. Отвергая мнение Куника, Радлова, Златарского и других авторов, рассматривавших вокабулы как имена числительные, Миккола предлагал рассматривать их как названия годов и месяцев восточного «животного» календаря, бытовавшего также у средневековых тюрков. По его мнению, в каждой паре вокабул именника первые слова являются названиями животных, обозначающими годы, а вторые — числительными, обозначающими порядковые номера месяцев в году. Притом названия животных, по его мнению, были взяты из разных тюркских и нетюркских языков. Например, вокабулу шегор он возводил к тюркскому sygyr ‘корова’, обозначающему, по его мнению, год быка; вокабулу сомор возводил к монгольскому morin ‘лошадь’, дван — к огузскому davśan ‘заяц’, дилом — к общетюркскому jylan ‘змея’, тох — к джагатайскому tauk ‘курица’, дохс — к тюркскому tonguz ‘свинья’, текоу — к огузскому koć ‘баран’, верени — к чувашскому săvăr ‘сурок’ и т.д. Вторые же вокабулы в каждой паре (твирем, вечем, алем, четем, шехтем, алтом, тоутом) Миккола считал числительными, означающими порядковые номера месяцев в году. Поскольку в году имеется не более тринадцати лунных месяцев, а в именнике имеются числительные даже «пятьдесят» (алем), то Микколе пришлось таким вокабулам присваивать другие числовые и даже нечисловые значения. Например, вокабулу алем он возвел к чагатайскому iläg ‘перед’, придав ему значение «первый месяц в году»; вокабулу твирем, считавшуюся чувашским sirem ‘двадцать’, возвел к чув. măxxăr ‘девять’, а для объяснения вокабулы текоу пришлось приписывать чувашскому языку несуществующее слово koč «баран» и т.д.[39].
Поскольку версия Микколы оказалась во всех отношениях неубедительной, а главное, не сближающей вокабулы именника с чувашским языком, сторонники булгаро-чувашской концепции не раз предпринимали попытки к ее «совершенствованию», внося различные поправки и дополнения. Сам Ашмарин, ранее опиравшийся на числовую версию Куника — Радлова, в 1917—1923 годах полностью отрекся от нее и предпринял попытку «очувашить» новую версию Микколы. Например, вокабулу сомор, возведенную Микколой к монгольскому morin ‘лошадь’, он предлагал возводить к чувашскому ămărt ‘орел’, верени возводил к чув. păran ‘молодняк овцы’, текоу — к чув. căxă ‘курица’, твирем — к чув. těpěr ‘другой, иной’, дилом — к чув. sělěn ‘змея’, алем — к чув. ülěm ‘потом, в будущем’, шехтем — к чув. sičč ‘семь’, а для остальных вокабул (тох, дохс, дван, четем и др.) Ашмарин не нашел созвучных слов, но тем не менее утверждал, что такие слова могли существовать в чувашском языке когда-то в прошлом[40].
О.Прицак, находя поправки Ашмарина неудачными, предлагал оставить в силе сопоставления Микколы в отношении вокабул дилом, твирем, шегор, вечем, тох, дохс, а вокабулу верени предлагал возводить к тюрк. bure ‘волк’ и истолковать как «год волка», хотя такого названия месяца нет в восточных календарях. Находя неуместным сопоставление вокабул сомор с монгольским ‘лошадь’, Прицак предлагал для лошади выделить первый слог из слитной вокабулы имаше горалем, то есть има-, и истолковать его как название лошади в предполагаемом протоболгарском языке[41].
После Прицака не раз предпринимались попытки к совершенствованию версии Микколы. Например, В.Ф.Каховский предлагает вокабулу текоу, возведенную Ашмариным к чув. căxă ‘курица’, возводить к чув. taka ‘баран’, а вокабулу сомор возводить к гипотетическому samăr ‘лошадь’, хотя такого слова тоже нет и не было в чувашском языке, как и в других тюркских языках[42].
Было высказано множество и других предложений по расшифровке этого именника[43]. Но все они являются лишь субъективными гаданиями или, по выражению самого Ашмарина, «гадательными предположениями». Будет ли «Именник» когда-нибудь расшифрован? В этом многие ученые сомневаются. Но если упомянутые слова «Именника» будут достоверно расшифрованы, все равно они не смогут подтвердить правильность булгаро-чувашской концепции. На это обратил внимание еще в 1900 году болгарский ученый И.Д.Шишманов. Он писал, что в «Именнике» имеются слова с начальными д, г, б, что противоречит чувашской фонетике. Например, doulo, dilom, doxs, Gostun, goralem, Bezmer. Противоречит чувашской фонетике сам этноним булгар. Если бы булгары говорили на чувашеподобном языке, то они распространили бы этноним не булгар, а палгар/палхар или мургар. Исходя из этого, И.Д.Шишманов делает вывод, что протобулгарский язык не имеет никакого сходства с чувашским языком, он был близок к чагатайскому языку[44].
Наиболее достоверным и доступным источником для выявления особенностей протобулгарского языка служит, бесспорно, сам живой славяно-болгарский язык с его древними протобулгарскими субстратами. Если бы протоболгарский тюрки был чувашского типа р-языком, то и среди субстратных тюркизмов сохранились бы элементы чувашского типа р-языка. Но их в болгарском языке как раз нет. По этому поводу К.Г.Менгес справедливо пишет: «когда печатно провозглашают, что в современном болгарском языке представлено много общих с чувашским слов типа дост (болг.) — тус (чув.), душек (болг.) — тушек (чув.), чавка (болг.) — чавка (чув.) и др., то их авторы делают грубую ошибку, так как здесь речь идет о турецких заимствованиях в болгарском языке, которые по своему фонетическому облику ничем не отличаются от кыпчакских заимствований в чувашском языке»[45].
Не было тюркизмов чувашского типа и в протоболгарском тюрки — язык этот был таким же зетацирующим, каким был и язык волжских булгар. Во всяком случае, ни в древних письменных памятниках, ни в живом болгарском языке, ни в славяно-болгарском именнике не обнаруживаются признаки чувашского типа р-языка.
§ 7. Неудачные попытки найти чувашизмы в древнебалкарских рунических надписях.
Следующим псевдодоказательством существования у волжских булгар р-языка считаются предполагаемые чувашизмы, обнаруженные в наскальных рунических письменах северокавказких балкар. Поскольку балкары считаются историческими родственниками волжских булгар, то наличие чувашизмов в их языке, естественно, должно бы свидетельствовать о р-язычности волжских булгар. Поэтому сторонники булгаро-чувашской концепции не раз обращали свое внимание на характер этого северокавказского языка, но ни в самом балкарском языке, ни в его диалектах не находили никаких признаков ротацизма и ламдаизма, так как все этнические группы балкар говорят на обычном тюркском языке кыпчакской группы. В связи с этим строились предположения о существовании р-языка у древних балкар, полагая, что когда-то этот народ говорил на р-языке, а затем с приходом в Предкавказье кыпчаков они переняли кыпчакский язык. Но подтвердить эту гипотезу не удавалось из-за отсутствия древних письменных памятников балкарского языка.
И вот, наконец, в 1970-х годах такие письменные памятники были найдены в горных ущельях Северного Кавказа вместе с древними наскальными погребениями горцев, в связи с чем булгаро-чувашская концепция ашмаринистов получила новое подтверждение. Но прежде чем перейти к рассмотрению этих письменных памятников, напомним вкратце об обстоятельствах, при которых появилась эта необычная находка.
Вообще-то, о существовании странных надписей и наскальных погребений в горах Северного Кавказа знали давно. Внимание исследователей привлекало то, что в ущельях вокруг Эльбруса часто встречаются наскальные погребения, совершенные в выдолбленных в скалах небольших пещерах с четырехугольным, а иногда и круглым входным отверстием. Внимание исследователей привлекли писаницы вокруг этих погребений.
Писаницы эти представляют собой довольно разнообразные фигурки, похожие на иероглифы, врезанные в камень или же нарисованные коричнево-красной охрой. Расположены они группами: иногда над входом в пещеру, в других случаях рядом с ней, а иногда и в глубине пещерки, где-нибудь на гладкой поверхности. Количество знаков около каждой пещерки варьируется от единицы до нескольких десятков. Если внимательно присмотреться к ним, то можно разделить их на четыре вида: 1) на обычные пиктограммы, 2) на личные тамги, 3) на рунические знаки и 4) буквы уйгурского письма. Расположены они вместе, вперемежку, без всяких разграничений.
В отношении этнической принадлежности этих наскальных памятников существуют различные точки зрения. Одни исследователи приписывают их древним кавказским горцам, другие — средневековым тюркоязычным, даже «ираноязычным» аланам, третьи, как, например, Г.Ф.Турчанинов, — северокавказским касогам, четвертые — хазарам и т.д.[46]. Но большинство исследователей все же склонно приписывать их горным аланам. Так, например, Т.М.Минаева, посвятившая этим памятникам специальные исследования, считает их творением аланов, пришедших в Приэльбрусье в VI веке н.э. под натиском кочевых тюрков и вынужденных здесь за неимением свободной земли хоронить своих умерших в скалах[47]. А.П.Рунич приписывает памятники также аланам, полагая, что, оказавшись прижатыми в горах, аланы трансформировали свои традиционные погребальные катакомбы в наскальные пещеры. С этим мнением согласны также исследователи Г.Ф.Турчанинов, М.А.Хабичев, В.А.Кузнецов и многие другие. Но необходимо иметь в виду, что под аланами одни авторы понимают предков ираноязычных осетин, другие — предков тюркоязычных балкар и карачаевцев.
Другой карачаевский ученый С.Я.Байчоров в 1970-х годах выдвинул совсем иную точку зрения. По его мнению, памятники эти принадлежали не аланам[48], а северокавказским протоболгарам, то есть предкам нынешних балкар и карачаевцев, которые раньше якобы говорили на языке чувашского типа. «Анализ языка рунических памятников Приэльбрусья показал,— пишет он,— что по своим графо-фонетическим особенностям он — протоболгарский, имеющий дь— и дж-диалекты, которым характерен ротацизм»[49].
Эти выводы Байчорова явились такой же неожиданной сенсацией, какой были в прошлом столетии публикации Н.И.Ильминского по части волжскобулгарского языка и А.А.Куника в отношении хагано-болгарского языка дунайских протоболгар. И в том, и в другом случае отстаивалась одна и та же идея, что древний протоболгарский язык,— будь он на Дунае, в Поволжье или же на Северном Кавказе,— везде характеризовался одними и теми же особенностями чувашского типа р-языка.
Поскольку идея эта выглядит вполне логичной и на первый взгляд кажется достаточно обоснованной, работы Байчорова также, как и работы Куника и Ильминского в прошлом веке, нашли себе немало горячих сторонников. Например, положительно отозвались о них археологи В.Б.Ковалевская, Х.Х.Биджиев и М.П.Абрамова, и особенно восторженно восприняли их ашмаринисты, обрадованные тем, что найдено новое подтверждение отстаиваемой ими булгаро-чувашской концепции. Например, заслуженный деятель науки Чувашской АССР В.Д.Димитриев не без восторга писал: «Байчоровым выявлены и исследованы памятники северокавказской болгарской рунической письменности с характерным для их языка ротацизмом»[50]. В унисон с ним восторгались и некоторые казанские ученые. В частности, Д.Г.Мухаметшин и Ф.С.Хакимзянов писали: «Стало быть, протоболгары (Приэльбрусья), исходя из природных условий, в честь погребенных сооружали поминальные дома и составляли надписи» на древнеболгарском языке, имея при этом в виду то, что, по их мнению, древнеболгарский язык характеризовался чувашскими особенностями[51].
Но тексты, вычитанные Байчоровым в рунических письменах, весьма сомнительны и существуют, скорее всего, в воображении их чтеца, нежели в реальности. Заранее поставив перед собой задачу обнаружить в писаницах чувашеподобные тюркизмы, он на разных этапах работы с текстом постепенно трансформирует его в нужном направлении и в конечном итоге получает то, что ему требовалось. Уже на стадии копирования и снятия эстампажей с наскальных писаниц постепенно восстановливает стертые места и искажает тем самым заложенную семантику.
Затем во втором этапе работы, выделяя из общей кучи писаниц рунические знаки, к последним причисляет не только действительные руны, но и гипотетические знаки, которые, по его мнению, могли существовать в протоболгарской письменности. Например, часто встречающееся в наскальных писаницах изображение лестницы он читает как букву «д» или «дь», хотя в тюркском руническом алфавите такой руны не существует. Затем на стадии чтения рун также допускает произвольные действия, читая их то справа налево, то слева направо, то сверху вниз, то снизу вверх, то находя одну руну внутри другой и т.д. — лишь бы это привело к образованию нужного тюркизма.
Вот так, с начала и до конца, на всех этапах дешифровки писаниц Байчоров неизменно трансформирует их по своему усмотрению и в конечном итоге выдает «протоболгарские тексты». При таком методе дешифровки те же самые рунические знаки можно прочитать не только на протоболгарском, но и на любом другом языке мира.
Косвенным доказательством ротацизма приэльбрусского языка Байчоров считает слово белег, белюх (знак, памятник), вычитанное им в наскальных писаницах и отождествляемое с волжскобулгарским bälük ‘знак, памятник’. Он полагает, что это слово было присуще только р-языкам и поэтому свидетельствует о ротацизме и приэльбрусского языка. Но такое мнение является ошибочным, ибо белюк/белюг — это общетюркское слово, образованное от древнетюркской глагольной основы bel «знать», и присуще всем тюркским языкам без исключения. В Волжской Булгарии оно одинаково часто употреблялось в эпитафиях как 1-го, так и 2-го стиля. Поэтому наличие его в приэльбрусском языке также не может свидетельствовать о его ротацизме.
И, наконец, прямым и непосредственным доказательством ротацизма приэльбрусского языка считают обнаруженное в нем слово чур (сто), якобы употребляющееся вместо общетюркской зетацирующей формы йөз (сто). В приведенных выше материалах Байчорова это слово встречается лишь один раз и притом в том же самом бессвязном предложении «Джгутур учемэ менчур элинче ур бити эшген». Слово чур здесь образовано искусственно от непонятной лексемы менчур путем ее расщепления на два слога (мен+чур) и последующей произвольной семантизации. Поэтому аргументировать этим надуманным словом наличие ротацизма в протоболгарском языке было бы несерьезно, тем более что других подобных примеров в лексическом материале Байчорова не обнаружено.
Таким образом, если даже предположить, что язык рунических памятников Приэльбрусья и в самом деле был протоболгарским, то все равно в лексических материалах Байчорова не имеется ничего такого, что достоверно свидетельствовало бы о ротацирующем характере этого языка. Нужно полагать, что подлинно протоболгарский язык Северного Кавказа был таким же зетацирующим, как и его нынешние преемники — балкарский и карачаевский языки, а также язык булгаро-татар, являющийся преемником волжскобулгарского, ибо все они относятся к одной общей группе тюркских з-языков.
§ 8. Неудачные попытки найти чувашизмы в венгерском языке.
Сторонники булгаро-чувашской концепции для доказательства чувашеязычности волжских булгар придумали еще один аргумент. Они предположили, что, поскольку венгры якобы более 100 лет жили на Средней Волге — в «Великой Венгрии» рядом с булгарами, то в венгерском языке должны быть заимствования чувашеподобных слов, т.е. так называемых чувашизмов, доказывающих чувашеязычность булгар.
Исходя из этого предположения, в 1894 году венгерский ученый Б.Мункачи начал искать чувашизмы среди тюркских заимствований в венгерском языке. Другой венгерский ученый Золтан Гомбоц в 1912 году выпустил специальную книгу, где из 800 тюркских заимствований в венгерском языке выделил 227 слов, имеющих чувашские особенности[52].
После выхода этой работы З.Гомбоца для венгерских ученых, а также для некоторых зарубежных и русских тюркологов мысль о тождестве булгарского и чувашского языков, т.е. булгаро-чувашская теория, стала положением, не требующим доказательств. Поэтому материалы эти никем не проверялись. Между тем первое же знакомство с книгой дает возможность установить следующую объективную картину.
- Из 227 заимствований 87 слов настолько приспособлены к венгерским произносительным нормам, что их без тщательного фонетического анализа трудно приблизить как к чувашскому, так и татарскому языку, например,artany‘очищать’, baj ‘колдовство’, beko ‘подкова’, bika ‘упрямый’, boglya ‘копна’, bü ‘колдовать’, gyur ‘давить, связать’, koporso ‘гроб, ящик’, tömeny ‘бесчисленный’, zerge ‘козел’ и т.д. Сюда мы включили и такие заимствования, которые фонетически стали далеки от чувашских и татарских слов, но больше напоминают татарские варианты. Например, в венгерском boglya, в татарском богол ‘копна, стог’; в венгерском artany, в татарском арыну ‘очищаться, освобождаться’; в венгерском tömeny, в старотатарском төмән ‘бесчисленный, десять тысяч’ и т.д.
- 44 слова совпадают как с татарскими, так и с чувашскими эквивалентами почти в одинаковой степени. Например,sörke‘гнида’ — т. серке, ч. шарка; szakal ‘борода’ — т. сакал, ч. сухал и т.д.
Таким образом, из двух предыдущих пунктов 131 слово, т.е. 58%, не могут быть основанием для доказательства того, к какому языку близки эти заимствования: к чувашско-тюркскому или кыпчакско-тюркскому.
- 43 заимствования находят эквиваленты в татарском языке. Например,balta‘топор’ — балта; beka ‘лягушка’ — бака; beke ‘закрытый’ — бөке; cziczkany ‘мышь’ — сычкан; gözü ‘крыса’ — күсе; gyalom ‘багор, невод’ — җылым; guart ‘сделать, изготовлять’ — ярату; gyöplö ‘связка’ — җәпләү; ildomos ‘мудрый’ — җылдам; kesik ‘поздно’ — кичегү; kobak ‘тыква’ — кабак; kedek ‘пупок’ — кендек; söprö ‘дрожжи’ — чүпрә; szan ‘считаться’ — санау; szirt ‘хребет’ — сырт; szongor ‘орел’ — шонкар; teker ‘крутить’ — тәкәрмәч; tür ‘сложить’ — төр; tyuk ‘курица’ — таук и т.д.
- 38 заимствований встречаются как в татарском языке, так и в чувашском, но с особенностями татарского языка, например,al‘обманывать’ — тат. алдау, чув. ултала; alma ‘яблоко’ или ‘картофель’ — тат. алма, чув. улма; arpa ‘ячмень’ — тат. арпа, чув. урпа; bator ‘храбрый’ — тат. батыр, чув. паттар; bors ‘перец’ — тат. борыч, чув. парас; kender ‘конопля’ — тат. киндер, чув. кантар; korom ‘сажа’ — тат. корым, чув. харам и др.
Следовательно, из двух предыдущих пунктов 81 слово, т.е. 35,5% заимствованы венгерским языком из кыпчако-тюркского.
- Лишь 15 заимствований, т.е. 6,5% можно обнаружить в чувашском языке и с так называемыми чувашскими особенностями:borji‘теленок’, borso ‘горох’, gyom ‘трава’, gyürü ‘кольцо’, iker ‘близнецы’, ir ‘писать’, köris ‘ясень’, ör ‘молоть, дробить’, ökör ‘бык’, sar ‘грязь, болото’, sarlo ‘серп’, gyürü ‘кольцо’, szücs ‘скорняк’, tükör ‘зеркало’, ünö ‘корова’.
Таким образом, если в область объектов сравнения З.Гомбоца включить и татарский язык, то лишь 6,5% собранного им материала могут подтвердить теорию близости булгарского и чувашского языков, все остальное, т.е. подавляющее большинство, доказывает несостоятельность этой теории.
Возникает закономерный вопрос: как же объяснить наличие среди этих заимствований нескольких слов с чувашскими особенностями? Объяснить это тем, что булгары являются предками чувашей, мы не можем, ибо ни лингвистические, ни этнографические, ни антропологические данные такое положение не подтверждают. Очевидно, дело здесь — в закономерностях процесса заимствования: как при формировании чувашского языка, так и при заимствовании венграми тюркские слова усваивались финно-угорами. Следовательно, в обоих случаях условия были одинаковыми: тюркские слова воспринимались слухом, привыкшим к финно-угорской речи, воспроизводились устами, привыкшими к финно-угорской артикуляции. Поэтому как в чувашском, так и в венгерском языках можно обнаружить некоторые общие, в одинаковой степени фонетически измененные обычные тюркские слова. Но они и в том, и в другом языке появились не путем взаимовлияния, а совершенно самостоятельно. Это подтверждается и тем, что в материалах Золтана Гомбоца имеется несколько слов с ротацизмом, отсутствующих в чувашском языке или имеющихся в нем без ротацизма. Например, göreny ‘хорек’ — тат. кoзән (сасы кoзән), чув. пасара; karo ‘кол’ — тат. казык, чув. шалса; tar ‘плешь’ — тат. таз, чув. кукша или таса в смысле ‘чистый’; tenger ‘море’ — тат. диңгез, чув. тинес; tör ‘петля’ — тат. тозак, чув. йала (cěpěně); tür ‘страдать, терпеть’ — тат. түз, чув. тус.
Золтан Гомбоц позднее сам, видимо, понял необъективность своего сравнительно-исторического исследования и нашел в себе силы отказаться от своих убеждений о проникновении булгарских слов в венгерский язык. Иначе венгерский ученый Ю.Немет не писал бы с сожалением: «От своей старой теории о соприкосновении волжских булгар с венграми Гомбоц не должен был отказываться»[53]. Таким образом венгры непосредственно не соприкасались с волжскими булгарами и с чувашами. Поэтому придуманные «чувашизмы» в венгерском языке не могли служить доказательством булгаро-чувашской концепции.
Не было на Средней Волге и Великой Венгрии. Если бы венгры когда-то жили здесь, то не только в венгерском языке должны были быть булгарские и чувашские заимствования, но и в булгарском, и чувашском должна была быть масса венгерских слов. Их нет. Констатируя это явление, В.Д.Аракин писал, что вопреки всякому ожиданию в чувашском языке совсем нет мадьяризмов, что в нем есть только финнизмы, которые ошибочно можно принять за мадьяризмы, но они все заимствованы от поволжских финнов, не от венгров[54].
Следовательно, для доказательства адекватности булгаро-чувашской концепции факт чувашских заимствований в венгерском языке придуман неудачно.
§ 9. Неудачные попытки отнести чувашизмы в финно-угорских языках к булгарскому языку.
Венгерские ученые, основываясь на утверждении, что когда-то венгры и булгары жили рядом между Волгой и Уралом, старались найти булгаризмы (по их мнению, обязательно с чувашскими особенностями) не только в венгерском языке, но и в финно-угорских языках Урало-Поволжья: в удмуртском, марийском, мордовском и коми-пермяцком. В конце XIX в. венгерский ученый Б.Мункачи наметил изучение трех, ставших впоследствиии традиционными, удмуртско-иноязычных контактов: удмуртско-булгарского[55], удмуртско-татарского и удмуртско-русского. По мнению Б.Мункачи, чувашеподобные булгаризмы начали входить в удмуртский язык с первой половины VIII в., когда появились булгары в Среднем Поволжье[56].
В самом начале ХХ в. финский ученый Ю.Вихманн в своем труде оперирует более чем 150 чувашскими заимствованиями, называя их булгарскими[57]. В дальнейшем к этой проблеме обращали внимание венгерские ученые К.Редэи и А.Рона-Таш. В советское время чувашскими (по мнению авторов, булгарскими) заимствованиями в удмуртском языке занимались удмуртовед И.В.Тараканов, чувашевед М.Р.Федотов. Первый насчитал в удмуртском 190 булгарских (чувашских), а второй — 438 заимствований.
С точки зрения влияния булгарского языка (читайте: чувашского языка) изучались и другие финно-угорские языки Поволжья: особенно марийский. «Существование в марийском языке непродуктивных и продуктивных чувашских морфем, — пишет М.Р.Федотов, — говорит о глубокой древности тюркских заимствований, имеющих тысячелетнюю историю, о той силе тюркского влияния, которое пронизало всю морфологию марийского языка»[58].
Как известно, М.Р.Федотов под чувашским подразумевает булгарский язык.
Действительно, в языках марийцев, мордвы, удмуртов и коми зафиксировано большое количество тюркизмов, среди которых имеются и р-язычные и другие лексические заимствования, характеризующиеся чувашскими особенностями. В их числе есть хозяйственные термины, термины родственных отношений, домашнего быта, но особенно много терминов, связанных с земледелием и домашним скотоводством. Например: чув. śăkkăr ‘хлеб’, морд. śukro ‘хлеб’, марийск. sykyr ‘хлеб’, sukyr ‘хлебный каравай’; чув. śarăk ‘репа’, удмурт. śarči ‘репа’, коми serkni ‘репа’ и т.д. Кроме того, в некоторых финно-угорских языках существуют одинаковые с чувашскими грамматические формы, например, чувашская форма причастия на -sa (ср. чув. tarsa ‘стоя’, удмурт. puktysa ‘стоя’, коми suvtsa ‘стоя’); или чувашская форма реликтового глагола на —ni (чув. sutni ‘светить, свечение’, удмурт. sötyny ‘светить’ (в выражении jugyt sötyny ‘святить’, ср. венгр. sütni ‘светить’ и т.д.).
Общеизвестно, что в Поволжье и Приуралье еще с древнейших времен складывался тюрко-угро-финский языковой союз. В результате взаимовлияния этих народов отмечаются тюркизмы в финно-угорских и финноугризмы в тюркских языках. Некоторые тюркские заимствования в финно-угорских языках действительно характеризуются чувашскими особенностями, и они являются чувашскими заимствованиями. Начиная с конца XIX в., особенно после выхода в свет статьи Н.И.Ильминского «О фонетических отношениях между чувашским и тюркскими языками» (1865), многие ученые, опираясь на рассуждения Н.И.Ильминского о чувашеподобности булгарского языка, все чувашские заимствования в финно-угорских языках автоматически начали считать булгарскими. Как мы до сих пор доказывали и будем еще доказывать, булгарский язык в узком смысле этого слова характеризовался особенностями западного — мишарского диалекта татарского языка, в широком смысле слова ему были свойственны особенности языка тюркоязычного населения Волжской Булгарии, который был близок к современному татарскому языку. Поэтому попытки отнести чувашизмы в финно-угорских языках к булгарскому языку также оказались неудачными.
§ 10. Неудачные попытки определить булгаро-чувашские заимствования в русском языке.
Булгаро-чувашская концепция дошла и до русистов. Поверив в ее правильность, некоторые русисты начали искать чувашизмы среди булгарских заимствований в русском языке. Так, в 1918 году А.А.Шахматов и тюрколог А.Н.Cамойлович в одном и том же сборнике выпустили свои статьи, посвященные доказательству правильности булгаро-чувашской концепции. Они оба обращают внимание на слово турун ‘праправнук’, ‘распорядитель’, которое встречается в русских летописях и которое, по их мнению, преобразовано от слова тудун ‘распорядитель’, где [д] чередуется звуком [р], следовательно, говорят они, здесь налицо явление ротацизма, т.е. особенность чувашского типа.
Древнетюркское слово тудун хотя и применяется как ‘распорядитель’, но основное его исходное значение было ‘родственник’. Надо полагать, что распорядителями были родственники беков, ханов и т.д. То, что турун не является простым чувашезированным вариантом слова тудун, доказывается наличием таких диалектных слов, как тудыка — двоюродные братья или сестры, тумачи — троюродные, торачи — четвертая степень родства. Торачи и турун восходят к слову түрәү ‘родить’, которое отмечено в темниковском говоре западного диалекта и на территории Пензенской области[59]. Таким образом, слова тудун и турун уже на уровне корня-глагола совпадают (туу, түрәү ‘родить’), поэтому считать, что турун происходит от слова тудун путем ротацизма, нет оснований.
Домонгольские булгарские заимствования в русском языке подробно изучены И.И.Назаровым. Среди этих заимствований нет ни одного слова с чувашскими особенностями, т.е. с признаками ротацизма. Проанализировав домонгольские тюркские заимствования в русском языке, И.И.Назаров приходит к выводу о близости булгарского, хазарского и кыпчакского языков. Также он заключает, что булгары и казанцы говорили на одном и том же языке[60]. В доказательство этого положения автор приводит следующие примеры.
- Названия лиц по их месту в обществе:аталык, алпаут, амин, баскак, бураложник(от слова боер ‘прикажи’), баш, имильдеши (родственники, вскормленные одной материнской грудью), куштан, калга, киличей (посол), карачи (высшая знать), сунч, сеунчуй, сенунщик (посол, гонец), тафейник (изготовитель тафии — головного убора), улан, улубей (великий), ясаул, чеуш (ординарец), чага (дитя)[61].
- Термины торговли: алтын, асмачей, башмак, батман, деньги, куман, капторга (застежка), тесьма, таган, шалаш
- Термины военного дела:батырлык, ертаул(отряд в разведке), сайдак, сагадак, тюфяк.
- Термины строительства:сал, кош, шатры, чечень(плетень), чулан.
- Названия, связанные с лошадью: аргамак, игренка, игрен, чик, буланый, карий, чалый, тебенек.
- Названия, относящиеся к животным и растениям:корсак, барс, зилан, изюм, кичири(морковь), сарана.
- Виды одежды:кафтан, колпак, кушак, чичак(головной убор девушек), японча (от слова япма ‘покрывало’).
- Слова, связанные с религией: амир, басма, кафиры, байрам, баграм, дени (вера), курбан, курань (коран), мечеть, намаз, мусульманский, бесерменский.
Как видно, булгарский язык, оказавший влияние на русский, был языком обычнотюркским.
В 1976 году Е.Н.Шипова выпустила «Словарь тюркизмов в русском языке», в котором собрано около двух тысяч тюркских заимствований, принятых из аварского, хозарского, булгарского и др. языков. Из них она выделяет 15—20 слов, заимствованных из чувашского языка: кереметь ‘дух зла’, ‘божница’, кашпа ‘головной убор у чув. женщины’, нашмак ‘головной убор’, серьга ‘кольцо’, хирка ‘девочка’, чуклеть ‘приносить жертву’, шаркома ‘женское украшение’, шарпан ‘узкий чув. холст’, ширтан ‘чув. еда’, шура ‘вязкая чистая глина’, яшка ‘чув. похлебка’. Здесь обращаем внимание на то, что среди приведенных примеров нет явления ротацизма.
Словарь Е.Н.Шиповой еще раз доказывает, что вокруг русских жили тюркские племена, говорившие на обычнотюркском языке. Если бы булгары говорили на чувашеподобном языке, то и в русском обязательно было бы много чувашеподобных заимствований.
§ 11. Начало системного изучения булгарской эпиграфики.
Выявление ошибочности ашмаринской концепции стало возможным позже, благодаря исследованиям эпиграфистов Н.Ф.Калинина, Г.В.Юсупова и др. В частности, проф. Калинину принадлежит заслуга в сборе и систематизации большого количества булгаро-татарских надгробных памятников, которые он четко подразделил на две группы: тюркоязычные эпитафии назвал «памятниками 1-го стиля», а чувашеязычные — «памятниками 2-го стиля». Н.Ф.Калинину же принадлежит заслуга в составлении первого в истории каталога булгаро-татарских эпитафий[62]. Г.В.Юсупов в свою очередь составил и опубликовал первый в истории капитальной монографии труд по булгаро-татарской эпиграфике[63].
В дело изучения языка надгробных памятников волжских булгар большой вклад внесли еще и Н.И.Воробьев, С.Е.Малов, А.Б.Булатов, А.Рона-Таш, С.Фодор, О.Прицак, Ф.С.Хакимзянов (1987), Д.Г.Мухаметшин (1987), Т.Текин, М.З.Закиев (1977) и др. В работах этих авторов мы находим различные толкования лексических единиц памятников как 1-го, так и 2-го стиля и различные отношения к булгаро-татарской и булгаро-чувашской теориям.
В 60-х годах ХХ в. окончательно прояснилось, что единой булгарской эпиграфики действительно не существует, что есть два типа разноязычных мусульманских эпитафий, из которых одни написаны на обычном тюркском з-языке, а другие — на чувашеподобном р-языке.
Надгробные памятники 1-го стиля наиболее хорошо изучены и представляют собой типичные мусульманские надгробные стелы с богатой орнаментовкой и изящно оформленной арабской надписью. Верхние кромки этих стел, как правило, закруглены или же килевидно заострены, как это делалось и в других мусульманских странах. Орнаменты и надписи на них вырезаны рельефно, в виде выступов, и тщательно загравированы. Буквы выведены затейливым почерком сульс и насх. Всего таких памятников обнаружено около 150 экземпляров. Распространены они в основном на территории Татарской Республики, но отдельные экземпляры найдены также в Башкортостане, в Ульяновской, Самарской и Оренбургской областях, т.е. на огромной территории бывшей Волжской Булгарии. Судя по их датировке, памятники такие существовали очень долго. Один из ранних памятников данного стиля, обнаруженный на пороге церкви села Ямбухтино Татарстана и описанный Ахмеровым, датирован 1244 годом[64]. Еще более ранний памятник из Билярска, описанный Н.П.Рычковым, но не сохранившийся до наших дней, датирован 1173 годом и также относился, по-видимому, к 1-му стилю, так как датировки надгробий 2-го стиля, написанные на р-языке, до Фейзханова (1863 г.) обычно не расшифровывались.
В эпоху Золотой Орды памятники эти существовали параллельно с вновь появившимися памятниками 2-го стиля, а затем продолжали бытовать и в эпоху Казанского ханства и позже.
Надписи на этих памятниках сделаны на обычнотюркском. В них сначала приводится молитвенная формула на арабском языке, затем следует имя погребенного с указанием его родословной, званий и земных заслуг, а в конце приводится дата смерти. Эти сведения написаны на обычном тюркском языке. Например: …Fatima-elci binte Äjübibn Mäčkä ibn Junus äl-Bolğari jegermi iki jašindä vafat boldy… hičrätdän jete jüz unberdä… «Фатима-елчи дочь Аюпа сына Мэчкэ сына Юсуфа Булгарского скончалась в 22 года… по хиджри в 711 году…» (т.е. в 1311 году). Вот еще пример: …ğalimlearni tärbiä qylğan häm alarny sügän mäsčitlär ğyjmärät qyjlğan…tamğacy Ibrahim as-Suari vafat bulğan, bu — tarih jeti jüz un türtenčedä, cumadi… ajynyŋ un altynčy köni irdi… «…содержатель и любящий ученых, строитель мечетей, сборщик пошлин Ибрагим ас-Суари скончался, это было в 714 году истории в месяц джумади четвертого числа…» (в 1314 году).
В этих эпитафиях мы встречаем собственно булгарские тахаллусы (ал—Болгари и ас-Суари), а имена погребенных, включая имена их отцов и дедов, почти все являются мусульманскими. Язык памятников обычнотюркский, на основе которого сформировался затем булгаро-татарский национальный язык.
Памятники 2-го стиля представляют собой небольшие надгробные плиты, размером примерно 120х60 см, имеющие обычно грубую внешнюю отделку и короткие надписи. Они сделаны не рельефными, а врезанными в камень буквами. Кроме того, в отличие от памятников 1-го стиля, памятники эти имеют форму прямоугольника (без заостренного верха), чем напоминают древние чувашские языческие надгробия. Однако, если чувашские каменные надгробия имели на лицевой стороне лишь традиционные выемки и тамгу погребенного, то для памятников 2-го стиля характерны арабская надпись и несложный орнамент. Чтобы придать такой прямоугольной плите вид мусульманского надгробия с острым верхом, у ее верхней кромки с лицевой стороны рисовали так называемую «арку с плечиками», т.е. снимали фаску по углам плиты выше дугообразно проведенной линии, и тем самым передняя плоскость плиты обретала как бы заостренный верх и вид михраба древних мечетей, хотя задняя сторона ее оставалась прямоугольной. Ниже такой арки вырезали несложный орнамент в виде восьмилепесткового цветка ромашки, а текст эпитафии писался под орнаментом. Надписи делали всегда угловатым почерком куфи или полукуфи.
Как по своей внешней форме, так и по тексту эпитафий, памятники не имеют аналогов в остальном мусульманском мире, кроме как в Дагестане. Существовали они весьма недолго: в эпоху булгарского ханства их еще не было, и появились они уже после нашествия монголов: самый ранний памятник датирован 1281 годом и самый поздний 1361 годом, после чего они внезапно исчезли и больше не появлялись.
Несмотря на такое кратковременное существование, было изготовлено их очень много (описано более 200 экземпляров), что намного превышает количество одновременно изготовленных памятников 1-го стиля. Наибольшее количество их было изготовлено в 1313—1342 годах, т.е. в дни царствования золотоордынского хана Узбека.
Распространены они на небольшой территории, в радиусе около 150—200 км вокруг низовьев Камы, а на дальних окраинах Булгарии и в других улусах Золотой Орды они не обнаружены. Находятся они, как правило, на татарских кладбищах или вблизи татарских селений, а в чувашских селениях и на территории Чувашии не обнаружены, за исключением трех пограничных с Татарстаном селений (Байглычево, Байтеряково, Полевые Бикшики).
Характерно, что территориально они не изолированы от памятников 1-го стиля: в одних и тех же селениях, на одних и тех же кладбищах обнаружены памятники как 1-го, так и 2-го стиля: были даже случаи, когда на могиле отца находился памятник 1-го стиля, а на могиле его сына — памятник 2-го стиля.
Особо следует сказать о языке этих эпитафий. Все они написаны на смешанном арабо-булгаро-чувашеподобном языке: сперва приводится какой-нибудь аят из Корана на арабском языке, затем следует имя и отчество погребенного (притом имена погребенных, как правило, мусульманские, а отчества зачастую тюркские, т. е. языческие); булгарских тахаллусов «ал-Булгари», «ас-Сувари» не имеется; в конце эпитафий на тюрко-чувашском языке приводится дата смерти. Например: Al-xökmü li-l-lahi-l-gäliji-l-käbiri. Iljas auli Ismağil auli Möxämmäd bälukü. Räxmätü-l-lähi galaihi räxmätän vasigätän. Tarix ceti cur altysy cal zu-l-qagidä ajxy išna äči. Čarimsän syvna barsa v(i)lti. «Cуд бога всевышнего, великого. Памятник Мухаммеда, сына Исмагила, сына Ильяса. Милостью бога всевышнего, безграничного, по летосчислению в семьсот шестом году, в месяце зулькагида свершилось. Умер, отправившись на реку Черемшан». Притом последняя фраза «Умер, отправившись на реку Черемшан» написана почти на чувашском языке и соответствует нынешнему выражению: «Черемшан шывне пырса вилче».
Поскольку такие чувашеязычные части эпитафий крайне лаконичны, лексический состав их весьма не богат. Среди типичных чувашизмов часто повторяются слова: cal ‘год’, ajx ‘месяц’, ärnä ‘неделя’, ärnäkön ‘пятница’, kici-ärnäkön ‘четверг’, xankön ‘среда’ xys-kön ‘воскресенье’(?), ärnäbaš-kön ‘понедельник’ (?), baluk ‘памятник’, šyv ‘вода’, jal ‘селение’, išnä ‘внутрь’, mün ‘большой’, böčök ‘маленький’, ašli ‘старший’, ačkä ‘отец’, küköca ‘дед по матери’, oyl или yul ‘сын’, xir или hir ‘дочь’, hirxum ‘невольница’, vec ‘три’, tuat ‘четыре’, bial или bel ‘пять’, ceti ‘семь’, säkär ‘восемь’, toxr или toxyr ‘девять’, von ‘десять’, ciarm ‘двадцать’, otyr ‘тридцать’, xyryx ‘сорок’, säkärvon ‘восемьдесят’, toxyrvon ‘девяносто’, Vur ‘сто’, cet-cur ‘семьсот’, tuatm ‘четвертый’, bialm ‘пятый’, Viarmins ‘двадцатый’ и т.д. Из примеров уже видно, что язык этих эпитафий, как и чувашский язык, отличался, во-первых, ротацизмом, то есть закономерным замещением з — р в ауслауте и инлауте (вместо adna употреблялось arna ‘неделя’, вместо sakiz — sakar ‘восемь’, вместо toguz — toxyr ‘девять’, вместо Vuz — Vor ‘сто’ и т.д); и, во-вторых, отличался ламбдаизмом, то есть замещением ш — л: вместо biš употреблялось bel ‘пять’, вместо ešik употреблялось elik ‘дверь’ и т.д. Иными словами, если язык эпитафий 1-го стиля, как и все прочие тюркские языки был з-ш-языком (сокращенно з-языком), то язык эпитафий 2-го стиля, как и чувашский, был р-л-языком (сокращенно — р-языком). Кроме того, языку эпитафий 2-го стиля, как и чувашскому, были присущи и другие особенности монгольских языков. В частности, в нем, как и в монгольском, отсутствовали анлаутные k, q; поэтому вместо qyryq употреблялось xyryx ‘сорок’, вместо kyz употреблялось xir ‘дочь’ и т.д.
§ 12. Сравнительное изучение лексического состава булгарской эпиграфики 2-го стиля с чувашским и булгаро-татарским языками.
Как мы уже поняли, тюркский язык эпитафии 1-го стиля булгаро-чувашисты и татаро-татаристы относят к татарскому языку, привнесенному, по их мнению, извне монголо-татарскими завоевателями, а булгаро-татаристы — к булгарскому языку, переросшему затем в современный татарский язык. Тюркский язык эпитафии 2-го стиля булгаро-чувашисты и татаро-татаристы считают чувашеподобным булгарским языком, а булгаро-татаристы — смешанным булгаро-чувашским языком, которым пользовались чуваши, находящиеся из-за принятия ислама на стадии освоения булгарского языка вместо своего прежнего чувашского.
Сторонники булгаро-чувашской концепции для того, чтобы доказать чувашеязычность эпиграфики 2-го стиля все имеющиеся там тюркские слова сравнивают только с чувашским языком, не включая при этом в орбиту сравнения булгаро-татарский язык. Поэтому результаты анализа, проведенные ими, например, венгерскими лингвистами А.Рона-Ташем и С.Фодором[65], а также турецким ученым Т.Текином[66], несколько односторонни. Они приходят к лежавшему на поверхности выводу о чувашеязычности булгарской эпиграфики 2-го стиля.
Наш нижеприведенный анализ лексического состава эпиграфики 2-го стиля основан на тюркских словах, приведенных в трудах А.Рона-Таша и С.Фодора, а также Талата Текина. Для сравнения с чувашским и татарским языками в их трудах можно выделить 50 тюркских слов и арабских заимствований, в той или иной степени сохранившихся в чувашском и татарском языках.
Сравнение тюркского лексического состава с татарским и чувашским языками представлено в нижеследующей таблице.
Для того чтобы доказать близость языка эпитафии к чувашскому языку, обычно берутся только те эпитафии, которые могут иметь какое-то отношение к соответствующим чувашским лексемам. Кроме того, из сферы сравнения обычно исключают татарский (особенно разговорный) язык, который сформировался на территории Булгарского государства и имеет непосредственное отношение к языку булгарской эпитафии. В лучшем случае включают или древнетюркский язык, или тюркский литературный язык, привнесенный в Поволжье из Караханидского государства, которые вряд ли могли иметь непосредственное отношение к языку эпитафии. Такой методики исследования, введенной в свое время Н.И.Ашмариным, придерживаются все сторонники булгаро-чувашской теории. С учетом этого в таблицу для сравнения включены слова татарского разговорного языка. Кроме того, мы дали новые варианты чтения некоторых слов, совпадающих с татарскими диалектными словами. Однако в первый вариант сравнительного анализа мы включили общепринятое до сегодняшнего дня прочтение слов, исправляя лишь явно ошибочные. Первый вариант лексического анализа выглядит так:
- 15 заимствованных из арабского языка слов эпитафии вошли в словарный фонд татарского языка, активно применялись в старотатарском и применяются в современном татарском языке, проникли даже в разговорный язык. Если бы чувашский язык представлял собой продолжение булгарского, то в нем сохранилось бы хоть одно их этих заимствований.
- Все другие слова тюркского корня в той или иной форме можно найти как в татарском, так и в чувашском языках, кроме, пожалуй, двух:блеҗе(пятый), туатм (четвертый). Этих корней в таком значении в татарском языке нет. Корень слова блеҗе сохранился в слове беләк (рука). Корень второго слова туатм восходит, вероятно, к слову дүрт, получившему значительное изменение в бесписьменной диалектной речи. Как бы то ни было, эти два слова сохранились более отчетливо в чувашском языке.
- 22 слова, сохранившиеся как в татарском, так и в чувашском языках, по фонетическому облику значительно ближе к их татарским разговорным соответствиям:алты, алтышы, улы, былтыйы (булды ийе), баттыйы, белүе ки, берү, береҗе, ике, икеше, ите (иҗе/ийе),җал (җыл), җиерме, җиермеше, җиете, җиетеше, күчдейе, көн, тындыйы, уын, уыным, үҗем (өчем).
- 11 слов, сохранившихся как в чувашском, так и в татарском языках, по фонетическому облику значительно ближе к их чувашским эквивалентам:айхы, биэлем, эллү, хырых,һирхум, сэкр, тухр, җур, утыр, ирне, һир.
Таким образом, первый вариант лексического анализа приведенных слов дает следующую картину. Сохранились только в татарском языке — 30 процентов, только в чувашском — 4 процента слов. Остальные 66 процентов слов наблюдаются в обоих языках, однако 2/3 из них значительно ближе к татарскому языку. В итоге, из 50 слов эпитафии тяготеют к татарскому языку — 74 процента, т.е. три четверти, к чувашскому — 26 процентов, т.е. всего четвертая часть. Это естественно: анализ любого древнего тюркского текста может дать аналогичную картину, ибо татарский и чувашский языки являются тюркскими. Поэтому из анализа должен быть сделан вывод о близости языка эпитафии этой группы (2-го стиля) и татарскому общенародному (обычнотюркскому) языку, и чувашскому. Мы можем говорить лишь о влиянии языка чувашского типа на язык эпитафии (2-го стиля). Такое влияние стало возможным, по-видимому, только из-за того, что мастерами-изготовителями надгробных камней служили чуваши (суасламари), которые, будучи мусульманами, затем ассимилировались среди обычнотюркоязычных булгар.
Окончательная ассимиляция чувашей-мусульман произошла где-то в 60-х годах XIV столетия, так как самый последний памятник, написанный на чувашеподобном языке, датировался 1361 годом. Притом исчез этот тип памятников весьма внезапно, что трудно объяснить лишь ассимиляционными процессами, поскольку лингвистические процессы в обществе не совершаются мгновенно. В 1361 году Булгарский улус был полностью разгромлен войсками золотоордынского князя Булат-Тимура, что и послужило, по-видимому, непосредственной причиной исчезновения традиций ортодоксов. Именно тогда прекратилось производство каменных надгробий как первого, так и второго стиля. После этого лишь спустя двадцать лет, то есть в 1380-х годах, снова стали появляться каменные стелы, но уже смешанного типа и без чувашизмов. Очевидно, к тому времени новое поколение мастеров полностью утратило свой чувашский язык. Хотя отдельные представители чувашского народа переходили в ислам и после этого, но делали это уже не целыми общинами, а лишь поодиночке и притом владея булгаро-татарским языком. Поэтому более поздние эпитафии писались исключительно только на булгаро-татарском или на арабском языках.
Таким образом, анализ языка булгарских эпитафий доказывает, что эта эпиграфика не может доказать адекватность булгаро-чувашской концепции.
§ 13. Неудачные попытки одобрения булгаро-чувашских штудий А.Рона-Таша некоторыми татарскими историками.
Как сказано выше, венгерский ученый булгарскими считает только эпитафии 2-го стиля и язык их относит к чувашскому языку. Исходя из этого, он признает чувашей непосредственными потомками булгар, а татар — непосредственными потомками монголо-татарских завоевателей. В 1999 году А.Рона-Таш выпустил большую монографию на английском языке «Hungarians and Еuropa in the Early Middle Ages: An Introduction to Hungarian History»[67]. Этот труд заслуживает объективной оценки.
В книге М.Усманова «Гасырдан-гасырга»[68] я обнаружил рецензию на этот труд А.Рона-Таша, написанную М.Усмановым и А.Арслановой: «Бер гыйбрәтле тарихи хезмәт хакында»[69], где авторы пытаются дать оценку точке зрения А.Рона-Таша относительно чувашеязычности булгарской эпиграфики и об идентификации булгар с чувашами. Так как рецензенты никогда не занимались данными проблемами, постольку точка зрения А.Рона-Таша и его оппонента (М. Закиева) описывается весьма запутанно и тенденциозно. Приведем целый абзац из рецензии М.Усманова и А.Арслановой.
Сүз уңаенда тагын бер мәсьәләгә тукталып узыйк. А.Рона-Ташның болгар теле үзенчәлекләренә карата элек тә әйткән әлеге фикерләре кайбер тел белгечләренең (мәсәлән М.З.Зәкиевнең) кискен рәвештә каршы чыгуына очраган иде. Фикер белән килешергә теләмәү бер нәрсә, ләкин болгар эпитафияләренең бер өлешендәге чуашчага якынрак элементларның реальлеге бөтенләй икенче нәрсә. Мондый сыйфатларны бернинди «югарыдан төшкән» күрсәтмәләр яисә төрлечә тартып-сузулар белән дә үзгәртеп булмады хәзергә һәм булмас та кебек. Заманында татар кешесе Хөсәен Фәйзханов тарафыннан ачылган, соңрак күпчелек компетентлы лингвистлар тарафыннан кабул ителгән караш киләчәктә дә аерым шәхесләрнең ихтыярларына (теләү-теләмәүләренә) буйсынмас шикелле. Болгарчыларның бер бәласе, фикеребезчә, Болгар дәүләтендәге халыкларның һәммәсе дә бер генә диалектта сөйләшкән кавемнән булган дип, тар карашлы позициядә торулары белән аңлатылса кирәк. А.Рона-Таш исә, күргәнебезчә, реаль чынбарлыкка төртеп күрсәтә торган конкрет фактлар нигезендә мәсьәләгә киңрәк карап фикер йөртә — бер дәүләт эчендә төрле диалектларда сөйләшкән кардәш кавемнәр булу идеясен алга сөрә… Ниһаять, шуны да өстәргә кирәк: язма чыганаклар да, археологик истәлекләр дә, антропологик материаллар да ачык күрсәткәнчә, Идел-Кама Болгар дәүләте күп этнослы, ягъни, хәзергечә әйтсәк, күпмилләтле дәүләт булган. Шуңа күрә «болгар мирасы» өчен талашып, ызгышып ятуның мәгънәсе бик чамалы. Чын гыйльми бәхәс исә реальлеге расланган фактлар нигезендә булырга тиеш…[70].
Необходимо прямо сказать, что здесь чувствуется стиль М.Усманова, который ближе к художественному, чем к научному. И в других статьях он сначала придумывает себе оппонентов, к сожалению, не называя их и не указывая на источники их мнений. В очень редких случаях он называет фамилию своего оппонента, не указывая источник, искажает его мысли, затем с серьезным видом начинает излагать свои якобы обоснованные мысли против вымышленных мнений оппонентов. Хотя такой стиль для живости изложения в художественных произведениях иногда и допускается, но совершенно неприемлем в научном тексте. В вышеприведенном отрывке рецензии М.Усманова и А.Арслановой мы наблюдаем это весьма отчетливо.
Здесь сначала речь идет о том, что М.Закиев еще раньше подвергал резкой критике мнение А.Рона-Таша об особенностях булгарского языка. В языке некоторой части булгарской эпиграфики А.Рона-Таш обнаружил чувашские элементы, а М.Закиев как бы отрицал наличие их в этих памятниках. В каком именно труде М.Закиев говорил об этом, в рецензии не указано. В действительности же М.Закиев в своих трудах даже перечислял чувашские слова, выводил их проценты из общей массы лексических единиц булгарской эпиграфики. Наличие или отсутствие чувашских слов в булгарской эпиграфике никогда не было предметом спора между А.Рона-Ташем и М.Закиевым. Это — заблуждение рецензентов.
Следующая выдумка М.Усманова и А.Арслановой заключается в том, что А.Рона-Таш, находя чувашские элементы в булгарской эпиграфике, хотел доказать якобы многодиалектность народа Булгарского государства, т.е. якобы наряду с обычным булгаро-тюркским признавал наличие чувашеязычного диалекта. Рецензенты просто не поняли А.Рона-Таша. Ведь он во всех своих трудах полагал, что у булгар не было обычного тюркского языка, что булгары говорили только на чувашеподобном языке. Кроме того, рецензентам надо было принять во внимание тот факт, что чувашский язык не может выступать диалектом обычнотюркского языка! Это — разные языки, а не диалекты. Рецензенты утверждают, что булгаристы вроде М.Закиева из-за узости своих взглядов представляют народ Булгарского государства однодиалектным, т.е. они отрицают многонациональность булгар, а вот А.Рона-Таш, по их мнению, в этом вопросе поступил якобы правильно.
Как уже было сказано, А.Рона-Таш никогда не ставил своей целью показать многодиалектность булгар, у него была одна цель: доказать, что к булгарам относятся лишь памятники 2-го стиля, что они написаны якобы только на чисто чувашском языке, что булгары были однодиалектными, т.е. только чувашеязычными, что потомками булгар являются чуваши. Свою ошибочную установку доказать чувашеязычность булгар А.Рона-Таш излагает не только в своих вышеупомянутых двух монографиях (изданных в 1973 и 1999 годах), но и в других работах. Так, в статье «Периодизация и источники истории чувашского языка»[71]. А.Рона-Таш выделяет четыре периода в истории чувашского (?) языка: древнебулгарский, старобулгарский, среднебулгарский и новобулгарский. По его мнению, среднебулгарский период начинается со времени краха Волжской Булгарии и характеризуется интенсивными этническими процессами: часть булгар подверглась татаризации, другая часть вступила в тесные контакты с финно-уграми. Новобулгарский период это, по другой терминологии, используемой автором, — чувашский период. Данное мнение наверняка повторяется и в его монографии, оно по душе М.Усманову и А.Арслановой. Далее, в своих нескольких статьях, опубликованных в другом сборнике научных трудов «Studies in Chuvash etymology»[72], А.Рона-Таш пытается находить в татарском языке слова волжско-булгарского происхождения и объясняет их при помощи чувашского языка. В его статьях красной нитью проходит идея отождествления булгар с чувашами, а татар — с завоевателями края — монголо-татарами. Эту мысль он излагает и в своих монографиях, в том числе и в книге, рецензируемой М.Усмановым и А.Арслановой. Мы уже знаем, что рецензенты не только полностью согласны с мнением автора, но и старательно защищают его от тех, кто с ним не согласен.
Необходимо напомнить о том, что не булгаристы, а именно ордынцы до сих пор стараются показать булгар незначительной народностью, недостойной быть предшественницей «великих» татар. По их мнению, именно потому, что булгары были мелкой односоставной народностью, Сталин и компартия навязали их татарам.
М.Закиев, выступая против современных татарских ордынцев вроде М.Усманова, многочисленными данными доказал, что булгары в булгарском государстве были титульной народностью, и все те племена, которые вошли в состав этого государства, за три столетия постепенно обулгарились. К таким он относит племена со следующими этнонимами: ас/яс, суас, буртас, остяк/иштяк, сөн, кусөн/касан, савир/сабир, авар, угор, утригур, бигер/биляр, кунгур, мишар, курук, паскарт и др[73]. Обулгарилась и часть чувашей, финно-угров, которые остались непосредственно в составе булгар и приняли ислам.
Рецензенты труда А.Рона-Таша здесь преднамеренно искажают мнения и А.Рона-Таша и М.Закиева. Такое преднамеренное искажение мнений своих оппонентов и стремление таким образом показать свою правоту называют обычно профанацией науки.
Всем тюркологам, более или менее знакомым с проблемами булгарской эпиграфики, известны и не вызывают никаких споров вопросы о наличии чувашских элементов в языке булгарской эпиграфики, а также о многоэтничности булгарского народа. Вряд ли А.Рона-Таш в своей новой книге уделила внимание этим вопросам. Поэтому рецензенты, якобы защищая позиции А.Рона-Таша по этим вопросам, оказали ему лишь медвежью услугу.
На самом деле суть разногласий между А.Рона-Ташем и М.Закиевым в оценке булгарской эпиграфики заключается в том, что А.Рона-Таш на основе изучения языка лишь второго стиля булгарской эпиграфики считает, что булгары говорили на чувашеподобном языке, потомками булгар являются чуваши; а М.Закиев на основе изучения обоих стилей булгарской эпиграфики приходит к выводу, что язык первого стиля является булгарским, а второго стиля — языком самих чувашей-мусульман, находящихся на стадии принятия булгарского языка вместо своего прежнего чувашского языка. Это мнение принадлежит не только М.Закиеву, так думали В.В.Радлов, Г.Ахмеров, Н.Ф.Катанов, Г.Газиз, Г.Рахим, К.Мусаев, Г.Саттаров, А.Мухаммадиев и др.
Рецензенты здесь критикуют М.Закиева за то, что он, по их мнению, против многодиалектности булгар, тогда как сам М.Закиев в своих трудах доказывает многодиалектность булгар. Так рецензенты, находясь на позициях М.Закиева, ведут ожесточенную борьбу против его же несуществующих взглядов. Если бы они поняли суть вопроса, поднятого А.Рона-Ташем и М.Закиевым, то им не пришлось бы сражаться с ветряными мельницами, принимая их за великанов.
Вывод авторов рецензии не совсем прозрачен. По их мнению, поскольку булгарский народ был многоэтничным, нет смысла спорить о том, кому принадлежит «булгарское наследие». Следовательно, рецензентов не волнует судьба «булгарского наследия», их устраивает учение А.Рона-Таша, на основе которого многие чувашские ученые булгарское наследие оставляют за собой, а татар считают остатками монголо-татарских завоевателей. Если эту теорию считать обоснованной, как это признают М.Усманов и А.Арсланова, то остается только одно: полностью встать на позицию А.Рона-Таша и булгар вообще убрать из татарской истории, передать все булгарское чувашскому этносу.
К сведению М.Усманова и А.Арслановой, а также самого А.Рона-Таша, повторюсь: если бы надгробные памятники второго стиля написали сами чувашеязычные булгары, если бы поэтому чуваши были непосредственными потомками булгар, то все этнические особенности булгар сохранились бы у чувашей. Очевидно, что у последних их нет, а у татар они сохранились. Это не учитывается ни А.Рона-Ташем, ни его рецензентами. А вот сами чувашские ученые на это обратили внимание и отказались от признания своими предками булгар-мусульман. В Чувашской энциклопедии пришли к заключению, что «чувашский этнос сформировался на базе не принявшего ислам земледельческого булгарского населения, расселившегося на Правобережье Волги…, частично ассимилировавшего финно-угров на севере Чувашии»[74]. В то же время в другой статье отмечается, что «Чувашский язык… относится к булгарской группе тюркской языковой семьи и представляет собой единственный живой язык этой группы[75]. Таким образом, чего добивался А.Рона-Таш в своих исследованиях, полностью принято чувашскими учеными и рецензентами книги А.Рона-Таша.
Не надо забывать, что чуваши представляли собой финно-угров, называемых веда. И миссионерский съезд 1910 года пришел к выводу о первоначальном родстве чувашей-язычников и финно-угорских племен[76]. Финно-угроязычные веда тесно общались с тюркоязычными суасами, приняли от них тюркский язык и этноним суас/чуваш. При исследовании чувашской проблемы, не учитывать этого также нельзя.
Таким образом, старания М.Усманова и А.Арслановой во что бы то ни стало защитить булгаро-чувашскую концепцию ученого А.Рона-Таша от принципиальной критики какого-то Закиева оказались лишь неудачными попытками понять суть проблемы этнической взаимосвязи булгар, татар и чувашей.
§ 14. Обычнотюркоязычность булгар доказывается еще тем, что арабы называли булгар тюркским этнонимомсакалиба.
В 921 году царь сакалиба из племени булгар Алмас [77] сын Шилки просил Багдадского халифа направить в страну сакалиба посольство для официального принятия ислама с тем, чтобы освободиться от подчинения хазарам, принявшим иудейскую религию. В 922 году в страну сакалиба — Булгар — прибыло арабское посольство под руководством Сусана ар-Раси. Секретарем посольства был Ахмед Ибн-Фадлан, который вел подробные путевые записи и описание страны и народа сакалиба — булгар. В этих записях, которые изданы сейчас под названием «Книга Ахмеда Ибн-Фадлана», страна и народ называются в основном термином сакалиба, а царь Алмас сын Шилки также представляется как царь сакалиба. Лишь по прибытии, после личного знакомства с Алмасом Шилки и после того, как он узнал о том, что еще до его прибытия Алмасу на минбаре произнесли хутбу: «О, Аллах! Сохрани царя Йылтуара[78] — царя булгар!», и после того, как Алмас Шилки принял арабское имя Джагъфар, дал своему отцу имя Абдулла, Ибн-Фадлан, наконец, сам произнес хутбу: «О, Алла! Сохрани [в благополучии] раба твоего Джагфара Ибн-Абдаллах, повелителя [эмира] булгар, клиента повелителя правоверных»[79], лишь после всех этих церемоний Ибн-Фадлан объявляет Алмаса Шилки царем булгар. И далее при описании страны Ибн-Фадлан снова применяет выражение «царь сакалиба».
Этноним сакалиба представляет собой общее название так называемых «дотюркских» тюрков[80]. Он образован по тюркской модели вторичных и третичных этнонимов из частей сака+лы+ба, где сака/сак — древнее общее название тюрков, -лы — этнонимообразующий аффикс, ба — сокращенный вариант первичного тюркского этнонима бай/пи/би/бек.
Для ясности здесь повторим некоторые данные о тюркских первичных и вторичных этнонимах.
Саки в Евразии зафиксированы в связи с описанием Геродотом событий VII—V вв. до н.э. Саков он относит к скифам.
Тюркский ли этот этноним сака/сак? Да, в традиционной тюркологии и индоиранистике саки отнесены к ираноязычным племенам, и этноним сака считается иранским в смысле ‘рога’. Но он сохранился среди тюркоязычных народов: саха — якуты, казах<косак<кусак ‘белые саки’, хакас<hака+ас <сака+ас, кыwсак>кыфсак>кыпсак>кыпчак ‘белые саки’, поэтому тюркологи считают его первичным тюркским этнонимом.
Сакалы/сакали — вторичный тюркский этноним, образован при помощи этнонимообразующего аффикса -лы. Сакалы — ‘племя с саками’. Сакалы зафиксировано и в записях Геродота как общее название многих скифов в форме сколот, где последний звук [т] к карачай-балкарскому окончанию множественного числа -та(р)/-ла(р), оставшаяся часть сколо восходит, по-видимому, к сакалы. Кроме того, Ибн-Фадлан отмечает, что среди булгар живет племя ъсклъ, по-видимому, это сакалы, но при редуцировании первого [а] перед [ск] неизбежно появляется редуцированный звук [а—ъ]: ср.: скафандр — тат. произн. ъскафандр.
Этнонимообразующий тюркский аффикс -лы имеет фонетический вариант -ды, при помощи которого на основе первичного этнонима сака образован вторичный этноним сакады/съкъдъ, другое название саков. Съкъдъ в результате перехода интердентального [д—th] в [ф], в старорусском языке начали произносить как скиф. Таким образом, сакалы/сакали — фактически скифы.
Но сакалы — не просто скифы, а ‘богатые скифы’, т.е. они сакалиба ‘баи скифские’. Здесь ба представляет собой усеченный вариант первичного тюркского этнонима бай/би/пи.
Не случайно, Геродот упоминает саков рядом с каспиями и хорасмиями. Ведь этноним каспи — это тюркский этноним, обозначает пиев/баев среди скал (кас), хорасмии — также тюрки hуар+ас+ым/суар+ас+ым ‘мои асы суарские’. Кстати, этноним бай в усеченном виде представлен и в этнонимах туба ‘горные баи’, бараба ‘баи бары, т.е. баи, имеющие богатство’,
Таким образом, сакалиба — это тюркское название тюркоязычных царских скифов, т.е. ‘сакалы баев’. Арабы еще задолго до н.э. приняли этот этноним как общее название тюркоязычных народов, в том числе и обычнотюркоязычных булгар. Естественно, в различных регионах и cитуациях этноним сакалиба применялся в разных значениях.
§ 15.Сакалиба— белокурые люди, булгары — также.
Если обратить внимание на сами арабские источники, то слово саклаб (в ед. числе) или сакалиба (во мн. ч.) обозначает белокурых или рыжеволосых людей, в них неизменно подчеркивается рыжий (или рыжеватый) цвет волос или красная (красноватая) окраска кожи лица у сакалиба[81]. В словаре Ашраф ибн Шараф ал-Музаккир Алфаруги, составленном в 1404—1405 годах в Индии под названием «Даниш-наме-йи Кадар-хан»[82], отмечается, что Саклаб (lýÔ?) — это область в Туркестане, люди там белые[83].
Для того, чтобы адекватно раскрыть значение этнонима сакалиба, применявшегося арабами в общем смысле «тюрк», означающего белолицых рыжеволосых людей, необходимо установить народ, людей, которые в то время называли себя и представлялись другим белолицыми или рыжеволосыми и в то же время жили вместе с известными тюркоязычными народами в таком тесном контакте, что приезжающие арабы и персы считали сакалиба и тюрков одним народом или одних рассматривали в составе других. Таким народом тогда, естественно, были кыпчаки/кыwсаки ‘белые саки’. Вторичные этнонимы кыwсак и сакалиба образованы на основе первичного этнонима сак/сака.
Слово кыпчак этимологически восходит к тюркскому къучак, которое состоит из двух корней: къу (къу/къуб/къуба) ‘рыжий’, ‘бледный’, ‘бело-рыжий’, ‘светлый’, и чак, означающий сак/чак древнее название тюрков. Слово къу применяется и в значении ‘лебедь’, по-другому ак кош ‘белая птица’. Куу ‘белый’, ‘белая птица’ составляет другой этноним со словом кижи/кеше ‘человек’, куукижи ‘белые люди’, ‘лебединцы’. Слово къу/куу применяется первичным этнонимом ман в виде куман/куманды. Сравните еще: мән в слове тюркмән. В Западной Европе вместо этнонима кыпчак применяется слово куман.
То, что къу в этнониме къучак/кыпчак (къуман) имеет значение ‘белый, рыжий, светловолосый’, подтверждается еще и тем, что среди многих тюркских народов мы наблюдаем белых (желтых) и небелых (нежелтых). Так, в V—VI вв. на территории Средней Азии, Афганистана, Северо-Западной Индии и части Восточного Туркестана белые гунны, которые иначе назывались кусанами/ку-сюнами или эфталитами, образовали государство. В истории известны белые татары и черные татары, белые хазары и черные хазары, белые киргизы и другие киргизы, сары уйгуры и др.
Итак, в составе тюрков были племена, которые называли себя светловолосыми, белыми. Дальше мы увидим, что это были кыпчаки. На то, что этноним кыпчак обозначает белых, светлых[84], ученые-тюркологи давно обратили внимание. Так венгерский ученый Ю.Немет еще в конце 30-х годов пришел к этому выводу. Он писал, что бледно-желтые наименования половцев являются калькой с их тюркских названий куман и кун, которые восходят к тюркскому прилагательному къу (из более старого къуба) ‘бледный’, ‘желтый’[85].
В тюркских языках белокурый человек часто называется еще и сары чәчле ‘желтоволосый’. Поэтому и неудивительно, что кыпчаки имели и другой этноним от слова сары -‘желтый’. «Западные половцы в древних русских источниках именовались сорочинцами, в чем отразилось название народа сары, который шел впереди народа къун. (Впоследствии это название сблизилось и слилось с европейским названием мусульман сарацины)»[86].
Следовательно, очень большая группа тюрков Восточной Европы, Западной Сибири, Казахстана, Малой, Средней и Центральной Азии, Афганистана, Восточного Туркестана, Северо-Восточной Индии, имея свои местные собственные этнонимы, называли себя более общим этнонимом со значением «белолицые», «светло-желтые». Такими этнонимами выступали, прежде всего, слова къукижи, къуман, къуманды, къучак/кыфчак/кыпчак. В этом смысле арабы применяли этноним сакалиба.
Самое главное, на что надо обратить внимание, это то, что эти племена сами прекрасно знали значение своего общего этнонима и другим народам представляли себя белолицыми, рыжеволосыми. В свою очередь, представители других народов тут же скалькировали этноним белолицых. По этому поводу И.Г.Добродомов пишет следующее: «Уже давно обращалось внимание на то, что половцы во многих языках обозначаются словами, производимыми от корней со значением желтый, бледный: рус. половцы (ср.: половый, устар.: половой); польск. (из чешск.) plavci (Plawcy, Plauci, Plawci); отсюда также венг. Palycz(ok), взятое у восточных славян: нем. Val(e)we(n) (ср. совр. нем. fahl и fabl ‘блеклый’, ‘белесоватый’, ‘буланый’), латинизированные славянские формы Falones, Phalagi. Такое же значение имеет упоминаемое под 1050/51 г. в 75 главе „Истории” армянского автора Матвея Эдесского название народа хартеш (досл. ‘светлый’, ‘белесоватый’, ‘белокурый’»[87].
Из этой цитаты становится ясным то, что кыпчаки представляли себя русским, полякам, немцам, венграм, итальянцам и армянам белокурыми людьми, и поэтому эти народы называли кыпчаков на своих языках «белокурыми». Также они представляли себя «белокурыми» китайцам и персам[88].
Для нашей темы очень важно, что кыпчаки представлялись «белокурыми» еще и арабам, поэтому арабы, называя их тюркским этнонимом сакалиба, вкладывали в него значение ‘белолицые, светловолосые’ и отмечали их принадлежность к тюркам. Так, Абу Хамид ал-Гарнати сообщает, что в стране сакалиба он посетил город Гур Куман, где народ похож на тюрков, говорит по-тюркски, даже стрелу пускает по-тюркски[89].
Таким образом, в арабских и персидских источниках тюркский этноним сакалиба применялся как синоним этнонима къуман или кыпчак (къучак). Кыпчаками ‘белыми саками’ называли всех северных тюрков, в том числе и булгар.
§ 16. Можно ли сакалибасчитать безусловно славянами?
Ведущие русские ученые-арабисты — В.В.Бартольд, И.Ю.Крачковский, Б.Н.Заходер и др. — отмечают, что арабские географы часто ошибались, смешивая сакалиба[90] c тюрками, киргизами, булгарами, хазарами. Если под арабским сакалиба понимать не славян, а саков-кыпчаков, то становится понятно, что ошибались не арабские и персидские географы-очевидцы, а русские исследователи арабских и персидских источников, переводя арабское слово сакалиба как ‘славяне’.
По предположению В.В.Бартольда, этноним сакалиба (в ед. числе саклаб) заимствован арабами, вероятно, из греческого склабои или склабенои, которое означает славян[91], он же приводит вероятность другой этимологии: это из персидского сек ‘собака’ + леб ‘губа’ (Гардизи), эта этимология основана еще и на том, что сын Яфета Саклаб был вскормлен собачьим молоком[92]. Тут же В.В.Бартольд отмечает, что киргизы за их «рыжие волосы и белую кожу» названы отпрысками сакалиба… по-видимому, славяне (т.е. сакалиба) были подданными булгар. Трудно представить то, что Ибн-Фадлан называет царя булгар Алмаса Шилки еще и царем подданных булгар, т.е. славян. Поэтому весьма сомнительно, что сакалиба — это славяне.
В 2002 году в Москве опубликована солидная книга Д.Е.Мишина «Сакалиба (славяне) в исламском мире в раннее средневековье», в которой автор на основе огромного количества источников приходит к выводу о том, что: 1) в мировой исламской литературе сакалиба применяется в основном к славянам; 2) в Машрике (Востоке) сакалиба появляется уже к середине VII в., что связано с переселениями балканских славян в византийскую Малую Азию; 3) первоначально под сакалиба понимали слуг, принадлежавших к народу сакалиба, по всей вероятности, к славянам; 4) невольники-сакалиба ввозились в исламский мир из районов славяно-германского пограничья, из Руси через Волжскую Булгарию и Хорезм; 5) в первой трети XI в. слово сакалиба получило новое значение «евнух»; 6) в Машрике позже появились самые разные слуги-сакалиба — и евнухи, и неоскопленные слуги, и женщины; 7) в исламском мире слуги-сакалиба находились как при дворе, так и во владении частных лиц, иногда они выполняли различные естественные поручения и занимали важные государственные должности; 8) сакалиба испытывали на себе большое внимание исламской культуры, быстро выучивались арабскому языку, принимали ислам[93].
Как видно из заключения, Д.Е.Мишин изучил сакалиба очень подробно, использовал почти все мировые источники, но не обращал должного внимания на доказательство сакалиба славянами, он больше доверял прежним исследованиям, в которых доказано безусловно славянское происхождение сакалиба. К таким исследованиям относятся прежде всего собранный Б.Н.Заходером во втором томе его книги «Каспийский свод сведений о Восточной Европе» материал о сакалиба.
В целях выяснения вопроса, кем были сакалиба: славянами или тюрками (кыпчаками/кыw+саками), проведем анализ свода Б.Н.Заходера, собранного им о сакалиба, по его выражению, о славянах. Слово славяне здесь заменено нами исходным словом сакалиба.
- «От печенегов до сакалиба десять дней пути по лесам и трудным дорогам. Сакалиба народ многочисленный, живут в лесах по равнине. У сакалиба город В.б.нит» (Заходер Б.Н., 1967, 109). Эту особенность расселения сакалиба можно приписать как кыпчакам, так и славянам. Название города передается по-разному: Ва.и — ôaë, Вабнит — oîäiaë, Вантит — oînãaë, и становится ясно, что название города с точки зрения славянского языка не дешифровано. В будущем необходимо сделать попытку прочитать его как тюркское слово. Название второго города Хурдаб или Худуд также не расшифровано. Что касается выражения, что некоторые сакалиба походят на русов, то здесь можно сказать следующее: кыпчаки по внешности действительно нередко походили на русов, а других славян здесь уже не было.
- «У сакалиба мед употреблялся вместо винограда, у них развито пчеловодство»[94]. Этот признак характерен как для славян, так и для кыпчаков. Но конкретное содержание сообщений восточных географов позволяет идентифицировать сакалиба с кыпчаками. Так, сакалиба делают напиток из меда, «который они называют суджув»[95]. Еще Д.А.Хвольсон, анализируя это слово, начертанное как w?Ûa, пытался объяснить его, используя хорватское ulisce ‘улья’, А.П.Ковалевский и Б.Н.Заходер отождествляют его со словом соты[96]. На самом деле это тюркское слово суджы (сэҗе/төче), которое применялось в старотюркских текстах в значении ‘вино’ или ‘сладкий напиток’ и употребляется до сих пор в татарском и башкирском языках в значении ‘сладкий’, ‘приторный’.
- «У сакалиба свиньи так же многочисленны, как у мусульман овцы»[97]. Здесь Б.Н.Заходер сознательно изменил текст, добавив слово «мусульман». На самом деле говорилось, что сакалиба имеют стада свиней и стада овец или стада свиней, подобные овечьей отаре. Известно, что кыпчаки первоначально разводили и свиней, и овец. Кыпчаки-христиане продолжили эту традицию, а кыпчаки-мусульмане, естественно, отказались от свиноводства.
- «Когда умирает сакалиба, его труп сжигают, вместе с покойным бросают в огонь его жену, при этом совершают тризну и веселятся»[98]. Как известно, своих покойников сжигали гузы и часть буртасов, в тюркоязычности которых никто не сомневается.
- «Сакалиба поклоняются огню (или быку)»[99]. Здесь Б.Н.Заходером не было учтено, что сакалиба еще и идолопоклонники. Все это сближает сакалиба с кыпчаками больше, чем со славянами.
- «Сакалиба сеют просо; при наступлении времени жатвы они кладут зерно в сито и, обращаясь к небу, произносят молитву»[100]. Так могли поступать и славяне, и кыпчаки. Но обращение лица к небу (Тәңре) сближает сакалиба с кыпчаками, т.е. тюрками.
- «У сакалиба имеются разные музыкальные инструменты: лютни, тамбуры, свирели»[101]. По этому признаку сакалиба можно сблизить и с кыпчаками, и со славянами.
- «У сакалиба мало вьючного скота, лошадей; они носят рубахи и надевают на ноги сафьяновые сапоги; их вооружение: копье, щит, пики, меч, кольчуга; …глава сакалиба питается молоком вьючного скота (кумысом) …»[102]. Кыпчаки, как и все тюрки, лошадей использовали для верховой езды, поэтому вьючных лошадей у них было мало. Сафьяновые сапоги были известны у тюрков-булгар, по более общему названию — у кыпчаков, кумыс являлся национальным тюркским напитком. Глава сакалиба назывался субаныч (wãbiì?) и суиҗ (wíì?), по-тюркски сучи, где су войско, —чы аффикс профессии. Возможно, написание слова субаши ‘глава войска’ арабскими буквами приводит к искажению. Некоторые арабисты-русисты начертание ØÜß wíì? читают как ØÜjníì? (Святополк), и этим доказать, что глава сакалиба — это и есть глава славян Святополк. Но, как отмечает сам Б.Н.Заходер, ØÜß — это малик ‘царь’, в целом — это сучы малик ‘царь, глава войска’. Другие слова, приведенные здесь как топонимика сакалиба, требуют дополнительных исследований с точки зрения кыпчакского языка.
- «Сакалиба строят подземные сооружения, в которых спасаются зимой от сильного холода (или от нападения мадьяр)»[103]. Это нейтральноевыражение, приведенное Б.Н.Заходером, не позволяет определить этническую принадлежность сакалиба. Но далее в тексте речь идет о древней бане, которая была присуща кыпчакам и современным западным тюркам.
- «Царь сакалиба берет дань платьем»[104]. По данному признаку мы не можем определить этническую принадлежность сакалиба.
- «Сакалиба подвергают суровому наказанию виновных в воровстве и прелюбодеянии»[105]. Этот обычай, по описанию Ибн-Фадлана, характерен для булгар-сакалиба, т.е. в целом — для кыпчаков, в частности — для булгар.
Надо отметить, что Б.Н.Заходер, по-видимому, целенаправленно перечислил здесь высказывания восточных географов. Он пропустил данные, которые дают повод считать сакалиба тюрками. Исследователь, естественно, не мог не отметить, что, по Ибн-Фадлану, булгары относятся к народу сакалиба. Но он трактовал этот факт по-своему: Ибн-Фадлан постоянно путает булгар с сакалиба, т.е. со славянами[106].
Как мы уже отмечали, Ибн-Фадлан называет Алмаса Шилки-хана царем сакалиба, он был, по-видимому, из племени булгар, поэтому и называется царем булгар. Понятно, что в Среднем Поволжье страна сакалиба позже называлась государством булгар. Необходимо отметить, что мнение о том, что сакалиба обозначает светлокожих тюрок, было высказано историком Ахмедом Заки Валиди Тоганом еще в 1939 г. Но оно получило резкую критику А.П.Ковалевского[107].
В.В.Бартольд отмечает, что у сакалиба неизменно отмечается рыжий цвет волос, но «несмотря на отличительный физический признак, сакалиба как потомки Яфета (арабск. Йафас) объединяются с тюрками»[108]. Абу Хамид ал-Гарнати в 1150 г., рассказывая о своем путешествии из Булгара в Венгрию, писал, что прибыл он в город страны сакалиба, который называют Гур Куман, где люди, по виду как тюрки, говорят на тюркском языке и стрелы мечут, как тюрки[109]. Здесь излишне объяснять, кем были сакалиба.
Итак, сакалиба — это тюрки, слово сакалиба (саклаб в ед. числе) применялось в смысле кыпчак ‘белолицые’.
Некоторые могут возразить этому, утверждая, что в официальной тюркологии переход кыпчаков из Азии в Восточную Европу якобы относится к XI в., а арабские и персидские географы знали о сакалиба еще в VIII в. Действительно, многие тюркологи по недоразумению считают, что первые тюрки пришли в Восточную Европу в IV в. под названием гуннов, они исчезли примерно через 100 лет, а их место заняли пришедшие из Азии авары; на место аваров пришли из Азии тюрки, последних в VII в. их заменили хазары, в VIII в. появились печенеги и т.д. В XI в. в Восточную Европу пришли якобы кыпчаки (половцы). Это заблуждение: тюркоязычные племена жили в Восточной Европе еще во времена киммерийцев, скифов и сарматов, продолжают жить и сейчас. Здесь не было смены этносов, менялся лишь этноним, ибо в разные периоды истории господствующими племенами среди множества тюркских племен выступало то одно, то другое племя. Отсюда и смена общего для тюрков этнонима.
Следы кыпчаков зафиксированы еще в глубокой древности. Так, этноним команче мы встречаем среди американских индейцев[110]. Если учесть, что предки американских индейцев перешли на Американский материк из Азии 30—20 тыс. лет тому назад, то есть основание утверждать, что этот этноним пришел в Америку из Азии еще в то время. Следовательно, этноним коман/команче существовал в Азии еще 30—20 тыс. лет тому назад.
В III в. до н.э. китайские источники содержат сведения о кюеше, которые говорили на тюркском языке. М.И.Артамонов считает, что это первое сведение о кыпчаках[111]. По нашему мнению, кюеше — это типичное китайское сокращение этнонима къукижи ‘белолицые’.
По китайским сведениям, еще до н.э. южнее Алтайских гор жили хунны, на севере — народ со. Они затем распались на 4 племени: къуман или къубан, кыргыз, чу-кши и тюрк[112].
По мнению некоторых ученых, этноним кыпчак (кыбчак/кыфчак) появляется во второй половине VIII в. для обозначения народа, называвшегося до этого этнонимом сир, который представляет, по-видимому, также китайское сокращение слова сарир (сары ир ‘желтые люди’). В памятнике Тоньюкука (726 г.) господствующие племена называются тюрками и сирами, а в памятнике Элетмиш Бильге-кагана из Шине Усу (760 г.) господствующие племена обозначены этнонимами тюрк и кыбчак[113]. Важно отметить, что в первом арабском списке тюркских племен, составленном в VIII в., фиксируется этноним хыфчак/кыбчак[114]. Но в дальнейшем в сочинениях арабских и персидских географов вместо этнонима кыбчак/(къучак) начинает применяться его синоним саклаб, лишь с XI в. в них опять появляется этноним кыпчак и вместо названия «степь гузов», употреблявшегося географами Х в., появляется термин «степь кыпчаков» (Дешт-и кыпчак)[115].
Необходимо сказать и о том, что в официальной исторической науке, следовательно, и в русской, и в западноевропейской тюркологии, вопрос о появлении и происхождении половцев (по самоназваниям: къукижи, куман, къучак) рассматривается в связи с представлением о передвижении тюрков якобы из области Дальнего Востока в Западную Азию и Восточную Европу[116]. Такая точка зрения глубоко ошибочна: не было такого передвижения. Тюрки еще в доисторические времена наряду с предками других народов жили и в Западной, и в Восточной Европе, в Малой, Средней и Центральной Азии, в Западной Азии и на Дальнем Востоке, т.е. в тех регионах, где они были известны в исторически известные времена и где, в основном, они живут сейчас. То, что куманы (кумы, куны) жили в Западной Европе еще до н.э., доказывается наличием до н.э. города Кум у этрусков (позже — города Куман в Венгрии) и города Куманово в Македонии.
Таким образом, кыпчаки (къукижи, куман, сарир, сир) с древнейших времен представляли себе, что их этноним обозначает белокурых, светло-желтоволосых людей, поэтому и эти соседи на своих языках называли их белокурыми: славяне — половцами, армяне — хартеш, арабы и персы называли их тюркским словом сакалиба и т.д.
Слово кыпчак (куман, къукижи) было более общим этнонимом. В составе кыпчаков выделялись более мелкие народности или племена — по сообщению восточных географов, киргизы, гунны, булгары, хазары и т.д. По сведениям Ибн-Фадлана, в Среднем Поволжье в составе сакалиба (кыпчаков) выделяются булгары, баранджары, суары, суасы, скилы (скиды/скифы), хазары.
Итак, булгары — это одно из кыпчакских (кыw-сакских) племен, поэтому арабы их называли тюркским этнонимом сакалиба. Об этом красноречиво свидетельствует объективный анализ «Книги Ахмеда Ибн-Фадлана».
§ 17. И по первоисточникам булгарский язык был общетюркским, а не чувашским.
В предыдущих параграфах мы рассмотрели все доводы сторонников булгаро-чувашской теории и не нашли ни одного достоверного факта, который бы прямо или косвенно свидетельствовал о существовании у булгар чувашского типа р-языка. По существу все выдвинутые ими доводы базировались исключительно на недоразумениях и ошибочно интерпретированных фактах. Следовательно, несостоятельность булгаро-чувашской концепции теперь очевидна. Принадлежность чувашеподобного языка мусульманским чувашам, переживавшим процесс принятия обычнотюркского булгарского языка, не вызывает сомнений.
Перейдём к рассмотрению волжско-булгарского языка по первоисточникам.
Волжско-булгарский язык зафиксирован в надгробных памятниках 1-го стиля. Начнем с языка эпитафии 1244 года, когда в Булгарии монголо-татары еще не освоились. … aldynda, 84 jašynde ğadäde: tarix alty jüz qyrq ekidä. 642… «…в возрасте 84-х лет, по летосчислению в шестьсот сорок втором. 642-м…», т.е. по христианскому летосчислению в 1244 году…[117].
Как видим, эпитафия эта написана на з-языке, т.к. числительные названы jүz (а не cүr), qyrq (а не xerx), ekida (а не ikemeš). Принадлежность данной эпитафии булгарам не вызывает сомнений уже по той причине, что датирована она 1244 годом, когда булгарский народ продолжал вести повстанческую борьбу с завоевателями. И в правильности датировки также не может быть сомнений, ибо она приведена здесь дважды: один раз словами «alty jүz qyrq ekidä» и второй раз цифрами «642».
Или вот еще другая, более пространная эпитафия из Булгарского городища, датированная 1311 годом: …Fatima elci bint Ajup ibn Myxammet ibn Junys äl-Bolgari… Jegerme eki jašynda vafat boldy… hicratda jeti jüz on berdä. «…Фатима-ильчи дочь Аюпа, сына Мухаммеда, сына Юнуса Булгарского… в двадцатидвухлетнем возрасте скончалась по летосчислению в семьсот одиннадцатом»[118].
Этот памятник посвящен знатной булгарской женщине Фатиме, у которой, судя по родословной, все предки — и отец, и дед, и прадед — были булгарами-мусульманами и жили в городе Булгаре, по-видимому, задолго до монголов, но эпитафия написана на том же з-языке: в ней, как и в предыдущем примере, приведены числительные с зетацизмом, те же общетюркские формы глаголов и аффиксы булгарских падежных окончаний.
Или вот еще один текст такой же булгарской эпитафии, но уже из села Тарханы Татарстана, датированный 1314-м годом: …Galimlärny tärbijä qylğan häm alarny sügän, mäscedlär gijmarät qylğa(n), üküš xäjr sahibe, meskenlär … Xuca uğly Gosman uğly tamğačy Ibrahim as-Suvari vafat bulğan. Bu tarix jeti jöz un türtenčedä Vomady äl-ävväli ajynyŋ un altunč köne ärdi. «…Давший воспитание ученым и любивший их, мечети возводивший, много благодеяний совершивший, сын Ходжи, сына Госмана, сборщик податей Исмагил Суварский скончался, это по летосчислению в семьсот четырнадцатом (году), джумади первого месяца в шестнадцатый день было»[119].
Этот памятник посвящен сборщику податей Исмагилу, представителю булгарского племени сувар, здесь нет никаких признаков чувашского ротацизма и ламбдаизма: все числительные (jeti ‘семь’, juz ‘сто’, un ‘десять’, türt ‘четыре’, alty ‘шесть’), а также все другие слова (aj ‘месяц’, ugly ‘сын’, üküs ‘бедный’ и проч.) написаны на типичном з-языке.
Можно привести множество и других эпитафий того же стиля (всего обнаружено и описано около 150-и разновременных памятников), и все они написаны на том же з-языке, не имеющем признаков ротацизма и ламбдаизма.
Исходя из з-язычности поздних булгар, ашмаринисты выдвинули новую версию о предполагаемой «смене булгарского языка». Согласно этой версии, булгары якобы когда-то все же говорили на старочувашском языке, но затем еще до монголов бросили этот свой старый язык и заговорили на обычном тюркском з-языке. Причиной такой смены языка выставляют то предполагаемый приход в Булгарию з-язычных кыпчаков, то приход среднеазиатских священнослужителей, то влияние на булгар общетюркского книжного языка[120], или даже полную смену населения: якобы после мора булгар эту территорию заняли кыпчаки.
Разумеется, превращение чувашского р-языка в общетюркский з-язык мало вероятно, потому что эти языки уже более тысячи лет сосуществуют параллельно и превратиться один в другой в недавнем прошлом никак не могли.
Более конкретные сведения о булгарском языке сохранились в сочинении Махмуда Кашгарлы, относящемся к XI веку. В своем «Дивану лугат-ат-тюрк» он приводит данные не только о булгарском, но и о других языках средневековых тюрков. Булгарам он приписывает слова qanaq ‘сливки’, azaq ‘нога’, avus ‘воск’, lav ‘воск для печати’, tügel ‘не, нет’, kükleš ‘породниться’, а суварам — bal ‘мед’, tävä ‘верблюд’, azaq ‘нога’, bün ‘бульон’. М.Кашгарлы пишет: «Язык же булгар, сувар и печенегов, находящихся вблизи Рума, (является) тюркским с одинаковыми опускающимися окончаниями»[121], чем подтверждает сходство булгарского языка с печенежским.
К сожалению, все эти ценные сведения Кашгарлы о булгаро-суварском языке до сих пор незаслуженно игнорировались многими лингвистами на том основании, что они противоречат представлениям ашмаринистов. Например, Омельян Прицак, посвятивший сведениям Кашгарлы специальную научную публикацию, утверждает, что Кашгарлы сам никогда в Булгарии не бывал, булгарского языка не знал и писал о нем лишь понаслышке, со слов приезжих купцов, которые-де могли быть вовсе не булгарами и булгарского языка могли не знать. Подтверждением такого своего суждения Прицак считает то, что приведенные в «Диване» булгарские слова не встречаются в текстах булгарских эпитафий 2-го стиля. Поэтому он предлагает вообще игнорировать сообщения Кашгарлы о булгарском и суварском языках[122].
На самом деле, сведения Кашгарлы удивительно точно характеризуют особенности домонгольского булгарского языка, выявляемого по письменным памятникам той эпохи. Среди этих произведений особое место занимает, например, поэма Кул Гали «Кысса-и Юсуф» («Повествование о Юсуфе»), написанная незадолго перед нашествием монголов и отражающая язык той эпохи. Хотя ашмаринисты и пытаются это произведение отстранить от булгар и приписать его другим народам из-за того, что написано оно на з-языке, более квалифицированными исследованиями лингвистов достоверно установлено, что оно является именно булгарским сочинением и принадлежит перу выходца из Булгарии поэта Кул Гали.
…Gaziz Jusef tämam unber jäšär idi,
Jakub säuči ojlykynda ojyr idi,
Ojurkän ber gaçäb dös Jusef kürdi,
Täzvileni atasyndan sorar imdi:
«Dogar kön, tulun aj, onber joldyz,
Döšem icra säcdä qyjldyj bäŋa döpdöz,
Ošbu döši bila kürdem hic gömansyz,
Ja äbäta, bäŋa täzvil äjgyl imdi».
Anda Jakub Jusefnyŋ döšen jurdyj,
Täzvileni möbäräk äjtü üirdi,
Ömitder kem, mäüladan mädäd irdi,
Säŋa gyjzzät vä räfägat kürner imdi.
Приведенные данные неопровержимо доказывают, что булгарский язык, т.е. тюркский язык населения Булгарского государства, не имел никаких чувашских особенностей, он характеризовался теми же отличительными чертами, которые характерны современному татарскому языку, проявляющемуся в трех его диалектах.
§ 18. Общие данные, отвергающие булгаро-чувашскую, подтверждающие булгаро-татарскую концепции.
Для того чтобы легче было разобраться в различных искажениях действительности по лингвоэтническим особенностям булгар в широком смысле этого слова, необходимо вкратце перечислить всеми признанные исторические данные, отвергающие адекватность булгаро-чувашской концепции, подтверждающие правильность булгаро-татарской теории.
Приводя исторические данные, связанные с вышеизложенными концепциями, мы исходим из следующих теоретических предпосылок: история языка и происхождение его носителя — явления далеко не идентичные, поэтому отождествлять их нельзя. Однако не следует забывать, что не менее опасна для науки другая крайность: отрыв истории языка от истории его носителя. Между ними существует ярко выраженная взаимосвязь: хотя история языка и история его носителя не одно и то же, но без истории народа в целом нет истории его языка, и, наоборот, без истории языка невозможно более или менее полно представить историю его носителя. Именно поэтому любая этногенетическая теория должна иметь не только чисто лингвистическое, но и антропологическое, этнографическое, археологическое, т.е. в целом этноисторическое подтверждение. Это означает, что при решении этногенетических проблем необходимо исходить не из отдельных, разрозненных данных, а из их совокупности. Лишь при таком комплексном подходе можно объективно изобразить историческую действительность. Иначе есть опасность уйти от объективного анализа в сторону субъективных домыслов.
С этой точки зрения попытаемся дать краткий ответ на вопрос: подтверждается ли булгаро-чувашская теория со всех сторон, т.е. совокупностью данных, или она чревата противоречиями?
- Если бы чуваши формировались в основном из поволжских булгар, если бы булгарский язык исторически перешел в чувашский язык, то такая преемственность безусловно, была бы видна, прежде всего, в антропологическом типе булгар и чувашей. Между тем, конкретные краниологические исследования дают совершенно противоположные результаты. «Даже при поверхностном морфологическом описании видно, — пишет В.П.Алексеев, — что краниологически чуваши похожи на своих финноязычных соседей и что, следовательно, их антропологический тип сформировался при интенсивном участии той комбинации признаков, которая характерна для финноязычных народов Поволжья и получила наименование субуральской»[123]. Второй ясно выраженный компонент в антропологическом типе чувашей — это кыпчакский тип. Чуваши, по словам В.П.Алексеева, физически восходят к кыпчакам в большей мере, чем татары. Что же касается характерного для булгар комплекса признаков, то он в составе чувашей не улавливается[124], этот булгарский комплекс признаков составил основу формирования антропологического типа поволжских татар. На него наслоились низколицый монголоидный компонент, представляющий один из вариантов субуральского типа, и высоколицый монголоидный тип, связанный, видимо, с кыпчаками[125]. Следовательно, по данным краниологии, историческая преемственность между булгарами и татарами более очевидна, чем между булгарами и чувашами.
- Не подтверждается булгаро-чувашская теория и в этнологическом отношении. Известные этнографы Н.И.Воробьев и К.И.Козлова отмечают, что этнологические особенности булгар в своей основе сохранились прежде всего среди татар[126]. Так, например, булгарам были свойственны развитое кожевенное производство и торговля, что затем передалось татарам, а у чувашей развитие этих ремесел и занятий не отмечается.
- Культура письма от булгар передавалась татарам, у чувашей такой культуры до XIX в. не было. То же самое можно сказать о мусульманской религии. Следы булгар не сохранились ни в мифологии, ни в фольклоре чувашей, а для мифологии и фольклора татар булгарская тематика является сквозной[127].
- Чуваши никогда не называли себя булгарами, а татары считали, что их деревни заложены выходцами из Булгара, что их деды, прадеды являются булгарами и нередко, вплоть до ХХ в., называли себя булгарами в противовес названиютатар, которое насаждалось с трех сторон: со стороны влившихся в состав населения Казанского ханства мишарей-татар, со стороны русских, которые называли почти всех восточных соседей татарами, и со стороны тех, кто именемтатар стремился показать свое величие. В том, что татары почти до ХХ в. упорно называли себя булгарами, нет никакой политической подоплёки. Этому народ никто не учил, ведь не было ни учебников по истории, ни руководств, в медресе тогда не изучался ни родной язык, ни история народа, там ограничивались обучением арабскому, персидскому или турецкому языкам и общемусульманской истории. Официальная пропаганда была глубоко заинтересована в насаждении этнонима татар. Следовательно, сведения о том, что татары являются в основном прежними булгарами, сохранились в памяти народа. К сожалению, этот факт и другие данные о том, что в основе этнического состава и языка татар лежат булгарский компонент и булгарский язык, сторонниками булгаро-чувашской теории раньше вообще не учитывались. Сейчас их также обходят молчанием.
- Не подтверждается булгаро-чувашская теория и территориально. Археологические раскопки показывают, что на территории расселения чувашей булгарские археологические памятники как домонгольского, так и золотоордынского времен отсутствуют, если не учитывать восточной и юго-восточной части Чувашии, связанной с бассейном Свияги[128]. Можно было бы предположить, что предки чувашей сначала жили на территории Булгарского государства, затем их оттуда кто-то вытеснил в чувашский регион, например, монголо-татары,как считают некоторые исследователи. Однако прямые подтверждения этому отсутствуют.
- Рассмотрим еще один исторический факт. Если бы предки современных чувашей имели близкое отношение к булгарам, то они обязательно унаследовали бы у них государственность. Нет никаких оснований думать, что предки современного чувашского народа в общественном развитии когда-то находились на уровне создания государства, а затем отказались от такой формы политической организации. В истории, кажется, не было случая, чтобы этнический коллектив, имея свое государство, формировался как народность, а с течением времени все это потерял. Следовательно, ясно, что у предков чувашей не было государственности, и они к булгарам не имели близкого отношения. Булгарское государство переросло в Казанское, и татары свою государственность унаследовали от булгар.
- Как известно, булгаро-чувашская концепция возникла и развивалась как чисто лингвистическая. Однако и в этом плане она весьма противоречива. Так, Махмуд Кашгарлы в XI в. отметил близость булгарского, суварского и печенежского языков[129]. Как известно, печенежский язык не характеризовался чувашскими признаками, а был языком огузокыпчакского типа. М.Кашгарлы, отмечая близость булгарского, суварского и кыпчакского языков, пишет, что «звук [д], имеющийся в языке чигилов и других тюркских племен, в языке кыпчаков, ямаков, суваров, булгаров и других племен, распространенных до римлян и русских, заменяется звуком [з]»[130]. Кроме того, что здесь языки кыпчаков, ямаков, сувар и булгар перечисляются как однотипные по данному признаку, заслуживает внимания еще одна сторона этого сообщения: здесь так называемый ротацизм, характерный для чувашского языка, не отмечается. Речь идет только о чередованиид—з, которая наблюдается до настоящего времени в тюркских языках обычного огузокыпчакского типа. Следовательно, надо полагать, что булгарский язык не характеризовался ротацизмом. Если он встречается в языке булгарской эпитафии II стиля, то это можно объяснить влиянием языка предков чувашей на язык булгарской эпитафии, т.е. тем, что в составлении II стиля булгарской эпиграфики принимали участие чуваши-мусульмане, находившиеся на стадии обулгаризирования.
- Приведем еще одно свидетельство современника булгар. В 1183 г. владимирский князь Всеволод перед походом на Булгары сообщил киевскому князю Святославу: «Половцев же призывать не хочу, ибо они с болгары язык и род един»[131]. Таким образом, в истории имеются два достоверных сведения (Кашгарлы и Всеволода) о близости булгарского языка печенежскому и кыпчакскому языкам. К тому же надо учесть, что эти два сообщения, не связанные друг с другом территориально, совпадают.
- Нельзя не обратить внимания и на следующее. Чем объяснить то, что современныетатары и башкирыс одной стороны и балкары — с другой, имеют почти один и тот же язык, во всяком случае, хорошо понимают друг друга. Ведь после VII в., т.е. разделения общих предков на три группы, балкары и булгаро-татары не имели ни территориальных, ни экономических связей. С точки зрения булгаро-чувашской концепции это можно было бы объяснить таким образом: их общие предки протоболгары были чувашеязычными, а языки татар и балкарцев стали похожими друг на друга под влиянием кыпчаков. Однако, как указывалось выше, в составе татар кыпчаков было незначительное количество, а балкары после притеснения хазар ушли в горы и ущелья, вряд ли они там могли настолько тесно общаться с кыпчаками, чтобы ассимилироваться в языковом отношении. То, что языки татар и балкарцев так близки друг другу, объясняется, очевидно, общностью исторических корней, восходящих к языку протоболгар.
- Далее, если бы булгарский и хазарский языки были чувашетюркскими, то заметные следы их остались бы на всей огромной территории, занятой когда-то гуннами, булгарами и хазарами. Более того, если даже предположить, что в самой глубокой древности они говорили на чувашетюркском языке, то все равно во время столетнего господства над ними тюрков Тюркского каганата (VI—VII вв.) их язык подвергся бы влиянию языка огузокыпчакского типа.
- Наконец, если бы булгары говорили на чувашеподобном языке, то они имели бы самоназваниепалхар, которое закрепилось бы и в исторических источниках. Но такого явления в истории нет. Распространился этнонимбулгар (болгаръ), который характерен для языка обычнотюркского типа.
Булгаро-чувашская лингвистическая теория, которая безосновательно распространяется на этническую историю и татар, и чувашей, зиждется на наличии чувашских слов (наряду с татарскими) в некоторых булгарских надгробных памятниках, установленных самими чувашами, находившимися на стадии ассимиляции среди булгар; т.е. на стадии принятия ими булгарского языка вместо своего, уже используемого ими чувашского.
Таким образом, булгаро-чувашская теория уже при беглом рассмотрении не выдерживает никакой критики и оказывается несостоятельной. Следовательно, булгары, т.е. местные тюркские племена, получившие общий этноним булгар, были предками современных татар.
§ 19. При классификации тюркских языков булгарский должен быть отнесен к кыпчакской группе, а не к чувашской.
Из сказанного в предыдущих главах вытекает, очевидно, также необходимость в пересмотре существующей системы классификации тюркских языков. Как известно, во всех ныне существующих системах классификации булгарский язык непременно рассматривается как ротацирующий и в этом смысле противопоставляется остальным тюркским з-языкам. Например, А.Н.Самойлович и Н.Н.Поппе в свое время подразделяли все тюркские языки на две группы: 1) на р-языки, включающие в себя древний булгарский и современный чувашский языки и 2) на з-языки, включающие в себя все остальные тюркские языки мира. Ныне, по классификации современных тюркологов (Баскакова, Менгеса, Бенцинга, Текина и др.), те же языки принято подразделять на огузские, кыпчакские и карлукские группы, но булгарский язык все равно относится к числу ротацирующих. В частности, по классификации Менгеса, древний булгарский и современный чувашский языки причисляются к 6-й или так называемой «F» группе языков, характеризующейся ротацизмом и ламбдаизмом. По классификации Н.А.Баскакова, считающейся ныне общепризнанной системой, языки эти тоже подразделяются на огузские, кыпчакские и карлукские группы, но кроме того выделяется еще и четвертая[132], так называемая «булгарская группа» р-языков, куда причисляются древний булгарский, древний хазарский и современный чувашский языки[133]. Однако в связи с тем, что булгарский язык, как уже сказано, не был ротацирующим, а представлял собой обычный тюркский з-язык, то при новой классификации он, естественно, выпадает из четвертой группы и переходит в группы огузских и кыпчакских з-языков.
Что же касается четвертой группы или группы р-языков, то в ней после исключения булгарского и хазарского остается только один язык — чувашский. Другого ротацирующего языка в семье тюркских языков не было и нет. Правда, существует мнение о наличии чувашеязычных хазар, которые образовались путем смешения монголоязычных и тюркоязычных племен, среди обычнотюркоязычных хазар. Если в некоторых языках, как, например, в караимском, азербайджанском или казанско-татарском, встречаются иногда эпизодические случаи проявления ротацизма, то их следует рассматривать как результат влияния финно-угров на тюркский язык или результат влияния на них того же чувашского р-языка или же как результат контактов с монгольскими языками, которым также свойственны ротацизм и ламбдаизм, но сами тюркские языки все без исключения изначально были зетацирующими, таковыми остаются и поныне.
Таким образом, по своим лингвистическим и этнологическим особенностям волжские булгары были обычнотюркоязычными, а не чувашеязычными. Это нисколько не умаляет значения чувашей в этнической истории тюркоязычных племен Урало-Поволжья. Волжские булгары, в состав которых вошли и другие тюркоязычные и тюркизированные племена Волжской Булгарии, легли в основу современных булгаро-татар. Чуваши — прежние веда, говорившие сначала на финно-угорском (древнемарийском языке), тесно общались с обычнотюркоязычными суасами (одними из предков казанских татар), наполовину ассимилировались среди суасов, получили от них этноним суас, который видоизменился в чуваш. Поэтому древние соседи и чувашей, и булгаро-татар, т.е. марийцы, называют булгаро-татар суасами, а чувашей — суасламари.
Заключительная реплика Ю.К.Бегунова:
Когда академик М.З.Закиев пишет об этнониме «татары», он подчеркивает, что сам народ во все времена изначально называл себя булгарами. А этноним «татары» был некогда введен в оборот лишь как эктоэтноним, т.е. внешнее чуженазвание. Дело в том, что «татар» переводится с тюркского как «чужой народ», что ни в коей мере не могло быть самоназванием автохтонного тюркского народа. Язык, на котором говорят современные татары, это «сабан», т.е. тот же самый, в основном, язык на котором говорили и древние булгары из Идель-Урала.
2) «Төрки-татар этногенезы» (Этногенез тюрко-татар). Казань-Москва, 1998. С. 322—396;
3) «Происхождение тюрков и татар». Москва, 2003. С. 302—357.